Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Шло время, и у них появились новые поводы для беспокойства. Адвокат Фолкнера мистер Колвилл направил в Америку своего поверенного, чтобы тот привез Осборна. С последнего обещали снять все обвинения, и все же сложно было не тревожиться, что он, возможно, не приедет. Фолкнер беспокоился меньше всех; он не сомневался в Осборне, он его знал, когда-то спас ему жизнь, и именно благодаря Фолкнеру его судьба сложилась благополучно. Фолкнер знал слабости Осборна и понимал, как просто с ним совладать. Адвокаты придерживались иного мнения. Осборн вел спокойное существование, ему ничего не угрожало — с какой стати подвергать себя бесчестью и добровольно соглашаться на клеймо преступника, хоть и освобожденного от обвинений? Он мог бы найти сотни способов уклониться. Да и был ли способ доказать, что Осборн, о котором говорил Хоскинс, был тем самым Осборном, что состоял в услужении у Фолкнера и считался причастным к смерти миссис Невилл?
В Вашингтон отправили некоего Хиллари; тот отбыл в сентябре и после приезда немедленно написал своему начальнику. Плавание прошло тяжело, как всегда бывает осенью; они пристали к американскому берегу лишь в последний день октября. Хиллари писал, что Осборн был в городе и на следующий день должен был с ним увидеться. Письмо от него пришло в конце ноября; имелись все причины полагать, что Хиллари и Осборн в скором времени отплывут в Британию. Но прошел ноябрь, и начался декабрь, а путешественников все не было; над морем продолжал дуть юго-западный ветер, лишь изредка менявший направление; только с наступлением зимы он стал более свирепым; в Ливерпуль постоянно приходили пакетботы из Америки, пробывшие в пути то семнадцать, то двадцать дней, но Хиллари все не возвращался и не писал.
Тем временем лес сбросил листву, но по-прежнему стояла теплая приятная погода; она рождала в Элизабет надежду, девушка радовалась иногда выходившему солнышку и ясным дням, сменявшим утренние туманы. Однажды утром Элизабет выехала на верховую прогулку, и именно в этот день, шестнадцатого декабря, ее одинокое времяпровождение принесло ей особенное удовольствие. Утро выдалось погожим и безветренным, быстрая езда разогнала в жилах кровь, а голову занимали мысли, за которые Элизабет отчасти на себя злилась; но как бы она ни старалась себя сдерживать, пламя теплилось все ярче. Накануне в девять вечера она возвращалась из тюрьмы и заметила фигуру мужчины, который поспешно прошагал мимо и встал в отдалении, словно охраняя ее и наблюдая за ней издалека. Когда он поравнялся с аркой, в трепещущем свете фонаря она увидела прямо перед собой его тень. Ночь выдалась ясная, лунная, а он стоял на открытом месте рядом с ее домом, и она узнала Джерарда Невилла, хоть его и было плохо видно. Неудивительно, что она сразу ощутила, как груз упал с души: он ее не забыл и не смог больше терпеть их разлуки; видимо, решил хотя бы мельком на нее взглянуть, но не решался заговорить.
Тем же утром она зашла в отцовскую камеру и обнаружила там двух посетителей — Колвилла и его поверенного Хиллари. Оба сидели с вытянутыми серьезными лицами. Элизабет встревоженно повернулась к Фолкнеру; вид у него был суровый и презрительный. Увидев ее, он улыбнулся и произнес:
— Моя дорогая, пусть тебя не шокируют новости, которые принесли эти господа. Не знаю, как они повлияют на мою судьбу, но вряд ли один этот фактор однозначно ее определит. Однако ты не представляешь всей глубины моего презрения к жалкому трусу, который смеет называть себя человеком! Осборн отказался приехать.
Разумеется, услышав это, Элизабет ужаснулась, и по просьбе Фолкнера Хиллари еще раз пересказал случившееся во время его поездки в Америку. Он выяснил, что Осборн в Вашингтоне, и без промедления договорился о встрече. Они увиделись, Хиллари показал Осборну письма Фолкнера, заявил, что действует от его имени и речь идет о жизни и смерти. Услышав имя Фолкнера, Осборн побледнел; он, кажется, боялся распечатывать письма и все бормотал, что это, должно быть, какая-то ошибка. Наконец он сломал печати; в приступе жалкой трусости щеки этого человека побелели, а руки дрожали так, что он чуть не выронил бумагу. Наконец Хиллари увидел, что он дочитал до конца и не знает, что ответить; тогда заговорил сам Хиллари. Тут Осборн выронил письмо и, запинаясь и заикаясь, произнес:
— Я же говорил, это ошибка; мне ничего не известно, я впервые слышу об этом деле и никогда не был знаком ни с каким мистером Фолкнером. Знать его не знаю.
По тому, как побледнели его дрожащие губы и затрепетал голос, Хиллари понял, что он лжет и очень напуган, и попытался объяснить, что тому ничего не угрожает, если он согласится дать показания. Но чем больше он говорил, тем упрямее Осборн отрицал, что ему что-либо известно об изложенных в письме событиях и о человеке, о котором идет речь. Он обрел уверенность; собственные слова согрели его, и он отрицал свою причастность уже не робко, а дерзко, пока даже решимость Хиллари не поколебалась; в то же время Хиллари разозлился и принялся допрашивать Осборна на адвокатский манер об обстоятельствах его прибытия в Америку, а тот отвечал на эти вопросы с очевидным страхом. Наконец Хиллари спросил, помнит ли тот такой-то и такой-то дом, такое-то путешествие и имя своего спутника и знает ли человека по фамилии Хоскинс. Услышав эту фамилию, Осборн вздрогнул так, будто в него попала пуля. Если раньше он был просто бледен, то теперь его щеки побелели как мел, ноги подкосились, а голос пропал; затем он встрепенулся и притворился, что страшно разозлен столь дерзким вторжением в свою жизнь и назойливыми расспросами. При этом он ненамеренно выдал себя и показал, что знал о случившемся, хотя никогда бы в этом не признался; наконец закончив гневную и бессвязную тираду, он вдруг покинул зал (они встречались в таверне) и вышел на улицу.
Хиллари надеялся, что Осборн еще подумает и опомнится. Он отправил ему письма Фолкнера и вызвал его на следующий день, но Осборн пропал; оказалось, накануне вечером он сел на пароход до Чарльстона и уехал из Вашингтона. Хиллари не знал, как поступить, и обратился к властям, но те ничем не могли ему помочь. Тогда он тоже поехал в Чарльстон, некоторое время искал Осборна, но тщетно; видимо, тот
