Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли

— Но все же расскажи мне. Объяснись! — воскликнула Элизабет. — Ты так меня напугал, что лучше выслушать любое объяснение, чем терзаться мыслями о том, что значат твои слова и вид.

— Нет, — ответил Невилл, — не хочу, чтобы на тебя влияла моя слабость. Твое восприятие и твои надежды, безусловно, основаны на разумных доводах. Прости мне столь банальное сравнение в такой печальной ситуации, но мы с тобой как две стороны одной медали. Я вижу только темное и пугающее, я живу среди твоих врагов — точнее, врагов мистера Фолкнера. Я слышу лишь разговоры о его вине и готовящемся наказании, и это сводит меня с ума. Я умолял отца не мстить. Сам я не сомневаюсь, что рассказ мистера Фолкнера правдив, и мне ненавистна мысль, что такого благородного человека ждет подобная судьба; когда же я думаю, что ты вовлечена в эту чудовищную и несправедливую историю, кровь стынет в моих жилах. Я умолял отца, спорил с ним, просил Софию убедить его, что справедливость важнее мести; но все было тщетно. Если бы ты видела старика, — я имею в виду своего отца, прости, что столь непочтительно о нем отзываюсь, — если бы знала, какое дьявольское злорадство рождают в нем мысли о мести и с каким отвратительным восторгом он расписывает все подробности позорного наказания, которому подвергнется тот, кто многократно превосходит его благородством, ты бы тоже его возненавидела. Он ядовито и презрительно отзывается о моей слабости, каковой он считает готовность простить человека, погубившего мою мать, уважение к нему и сочувствие к тебе. Впрочем, меня это не трогает; я прихожу в отчаяние, лишь представляя, что он победит, а ты будешь несчастна и навсегда для меня потеряна… Я почему-то думал, что такие же мысли посещают и тебя и ты страдаешь даже больше моего, — продолжил он. — Я представлял, как ты корчишься в муках отчаяния и чахнешь под грузом невыносимых пыток. Ты постоянно снилась мне, и в этих снах с тобой случалось что-то страшное; ты истекала кровью, лежала бледная и умирала. Иногда ты и вовсе являлась мне в образе моей несчастной матери, какой ее описывал Фолкнер, когда нашел качающейся на волнах, холодной и бледной. Я видел и другие картины, еще более пугающие. Не в силах добиться отклика от собственного отца, я возненавидел общество людей и последний месяц жил в Дроморе. Несколько дней назад туда приехал отец. Я удивился, а потом узнал причину его приезда. Он ждал появления Осборна. Как стервятник летит на мертвечину, так и он почуял запах беды и поторопился явиться; в Ливерпуле у него имеется свой человек, который должен был сообщить, как только об Осборне станет что-то известно. Эта гнусная тяга к злу вызвал у меня отвращение; я оставил его и приехал сюда, чтобы понаблюдать за тобой хотя бы издали, надеясь, что твой вид очистит мой «проклятый дух»[33] от влияния мрачных чувств, которым я так долго предавался. Отец узнал, где я; утром я получил от него письмо; можешь догадаться о его содержании.

— Он рад, что Осборн отказался приехать, — догадалась Элизабет, которую очень впечатлила картина ненависти и злобы, нарисованная Невиллом; слушая его пылкий рассказ, она дрожала с ног до головы; его слова всколыхнули в ней яростные чувства.

— Не просто рад; он торжествует, — ответил Невилл. — А ты, ты и мистер Фолкнер, разве вы не в отчаянии?

— Если бы ты видел моего милого отца, — ответила Элизабет, и при мысли о Фолкнере к ней вернулось мужество, — то понял бы, сколько сил придают человеку осознание невиновности и благородный ум! Он не отчаивается, даже если случается худшее, храбро смотрит в глаза настоящему и со смирением думает о будущем. Стойкость его души поражает; его дух несгибаем.

— И ты разделяешь его чувства?

— Отчасти да; но меня также поддерживают другие мысли. Трусливый поступок Осборна тяжело ударил по нам, но все еще можно исправить. Человек, которого мы послали за Осборном, слишком легко сдался. Надо пробовать другие средства. Я сама поеду в Америку, найду Осборна, и можешь не сомневаться: у меня получится его уговорить.

— Ты? — вскричал Невилл. — Ты поедешь в Америку? И будешь выслеживать человека, который не хочет, чтобы его нашли? Это невозможно! Ты окончательно сошла с ума. А Фолкнер согласен на эту безрассудную затею?

— Ты не стесняешься в выражениях, — заметила Элизабет.

— И имею на это право, — ответил Невилл. — Впрочем, прости. Но моя горячность оправданна: тебе нельзя ехать в Америку! Во-первых, это не подобает приличиям, а во-вторых, бессмысленно. Представь, что ты высадилась на берега этой огромной страны и ищешь человека, который прячется неведомо где; неужели ты планируешь бродить по улицам больших городов и ездить по всей стране туда-сюда, лишь бы его отыскать? На это способен только самый неутомимый человек, а тебе в силу возраста и пола это вряд ли удастся.

— И все же я поеду, — задумчиво проговорила Элизабет. — Сколь многое остается несделанным, потому что нам кажется, что это невозможно, а ведь если постараться, оказывается, что ничего сложного нет! Если передо мной возникнут непреодолимые препятствия, я смирюсь, но пока не вижу ни одного; меня не снедает распространенный страх перед неизвестностью, свойственный тем, кто всю жизнь просидел на одном месте; я путешествовала с детства и знаю, что проехать тысячу миль так же легко, как сто, разве что чуть больше устанешь. Если меня и ждут опасности и трудности, я легко их преодолею, ведь всё — ради моего дорогого отца.

Произнося эту речь, она казалась прекрасной как ангел; ее непокорность была свободна от грубости и возникла не из любви к противоречию, а из уверенности, что ее ничто не остановит и ничто ей не повредит при исполнении долга. Ее бесстрашие порождалось благородством великодушного сердца, которое не верило в людскую испорченность. Она подробно растолковала своему другу причины, укрепившие ее решимость. Рассказала, как Фолкнер описывал характер Осборна, и объяснила, что, если тот не явится на суд, ущерб будет огромен, и его все-таки можно убедить, если за уговоры возьмется человек, преданный делу.

Невилл внимательно слушал. Она замолчала; он задумался и не ответил, и тогда она продолжила говорить, но он по-прежнему не издавал ни звука. Наконец она произнесла:

— Я вижу, что убедила тебя; ты поддался мне, ты согласен, что мое путешествие — долг и необходимость.

— Кажется, мы оба склонны придавать огромное значение долгу и принимать