Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Вернувшись в Дромор из Карлайла, Джерард стал искать встречи с отцом. Когда Осборн отказался присутствовать на суде, самые смелые надежды сэра Бойвилла оправдались; увидев сына, он саркастически его поздравил, показав всю жестокость своего сердца. Джерард ответил сдержанно, сказав, что это обстоятельство действительно может роковым образом повлиять на суд, но с ним нельзя просто так смириться, и он сам отправится в Америку и попытается уговорить Осборна приехать, чтобы в истории его матери не осталось темных пятен и грядущий процесс оказался бы полным, справедливым и удовлетворительным. Услышав эту новость, сэр Бойвилл на миг онемел от ярости. Последовала свирепая сцена. Джерард уже все решил и считал свой поступок правильным, поэтому оставался спокойным и непоколебимым. Сэр Бойвилл, привыкший не стесняться в бранных выражениях, выплевывал оскорбления и злобные проклятья. Он называл сына осквернителем материнской памяти, позором семьи и всего человеческого рода. Джерард улыбался, но в глубине души ощущал себя несчастным оттого, что они с отцом обречены на вечное противостояние; ему пришлось призвать на помощь весь свой энтузиазм, чтобы побороть унизительное и печальное воздействие отцовского негодования.
Они расстались так и не договорившись. Сэр Бойвилл поехал в город; Джерард отправился в Ливерпуль. Дул встречный ветер, и непохоже было, что он скоро изменится; Джерард решил воспользоваться временной отсрочкой и снова встретиться с Хоскинсом, предположив, что это поможет ему в поисках; он также решил посоветоваться с его другом, американским консулом. Он поспешно купил билет на корабль, отплывавший через четыре или пять дней, а затем отправился в Лондон.
Глава XLV
Узнав, что Джерард Невилл собирается поехать в Америку и уговорить Осборна дать показания, Фолкнер ощутил, как его мировоззрение пошатнулось. Элизабет рассказала ему о своем плане и решении друга ее заменить. Ее глаза сияли, щеки раскраснелись от удовольствия, ведь тот, кого она любила, доказал, что он — достойный человек. Фолкнер был растроган еще сильнее, хоть и чувствовал себя униженным тем самым великодушием, которое вызывало у него такое восхищение. Кровь вскипела в жилах, он терзался от осознания собственных недостатков при мысли о благородстве того, кому он причинил столько зла. «Лучше молча умереть, чем платить за свою жизнь такую цену!» — хотел было сказать Фолкнер, но то не была цена подлости, и он не мог не восхититься благородством сына той, которую так страстно любил. Порой мысли о прошлом причиняют нам невыносимые муки и в нас зарождается стремление и жажда изменить события, случившиеся много лет назад. Фолкнер снова стал сожалеть, что Алитея вышла замуж, и мучиться оттого, что она не разделила с ним его судьбу, как он надеялся, а ее сын не был его сыном; что у них не было общего быта, повседневных удовольствий и надежд на будущее. Все его чувства возродились, а с ними и жгучая ревность, будто Алитея не покоилась в могиле уже много лет, а до сих пор украшала чей-то дом своими красотой и добродетелью.
Впрочем, постепенно эти чувства улеглись, и он, к большому удовольствию Элизабет, принялся нахваливать достоинства Джерарда. Фолкнер же с радостью отмечал, что к дочери вернулась жизнерадостность, щеки снова расцвели, а шаг стал пружинистым, хотя еще недавно казалось, что она утратила прежнюю резвость. Она не перестала переживать за Фолкнера, но ее размышления уже не были такими мрачными; теперь она много думала о Невилле, его путешествии, поисках, успехе и возвращении, и дух любви, которым были продиктованы все его действия, овладел ее грезами; она то и дело начинала улыбаться без причины, будущее виделось ей в радужном свете, и к ней вернулась способность вести беззаботный живой разговор, который скрашивал их с Фолкнером тяжелые тюремные часы.
Невилл тем временем приехал в Лондон и наведался к американскому консулу; от него он узнал, что Осборн оставил свой пост и уехал из Вашингтона, а куда — неизвестно; это случилось совсем недавно, и выследить его не удалось. Было очевидно, что понадобится немало сил и времени, чтобы его найти, и Невилл решил, что нельзя терять ни минуты; близился конец декабря. Если он отправится в Америку сейчас, при самом неблагополучном раскладе он едва успеет вернуться к созыву весенней выездной сессии. Он также узнал, что Хоскинс уехал в Ливерпуль.
Перед отъездом из Лондона Джерард навестил леди Сесил. Несмотря на свою светскую искушенность — а может быть, благодаря ей, — та совсем не одобряла поведение сэра Бойвилла. Она верила, что Фолкнер поведал истину; миссис Невилл была оправдана, ее честь восстановлена. Сомнения в этом рассказе лишь причиняли вред всем участникам истории; добиваться мести со столь злобным и жестоким упрямством было низко и вульгарно. Фолкнер был джентльменом и заслуживал соответствующего отношения; теперь они с Элизабет находились в ужасающих условиях, и леди Сесил было страшно даже думать об этом.
Узнав, что Джерард едет в Америку выручать Фолкнера, она удивилась, но он представил свое путешествие в ином свете; сказал, что едет не ради Фолкнера, а ради истины и справедливости. Когда они разговаривали, появился сэр Бойвилл; взгляды и поступки сына привели старика в бешенство, однако его досада вызвала у них лишь отвращение и не смогла поколебать их уверенность.
Невилл поспешил в Ливерпуль; в гавани свирепствовал юго-западный ветер, из-за которого ни один корабль не мог отплыть в Америку, и становилось ясно, что путешествие будет долгим и, возможно, опасным. Но Невилл мог думать только об отсрочке и очень тревожился. Он посвятил время поискам Хоскинса, но нигде не мог его найти. Наконец ему сообщили, что ветер переменился и пакетбот готов отплыть. Он поспешил на корабль; вскоре их уже швыряли бурные волны, берег скрылся из виду, и они остались наедине с темным небом и океаном, который с каждой минутой вздымался все выше и бушевал все сильнее. Невилл держался за трос и смотрел на горизонт, вспоминая, как всего несколько месяцев назад планировал предпринять то же путешествие по летнему морю; теперь перед ним стояла иная
