Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

Болезнь взялась круто, проходила остро, мучительно, тяжело.

Ночью, укладываясь рядом с Абаем, Ербол поделился с Тогжан своими тревогами.

- Он расхворался еще вчера, потом сутки мы мотались на конях по бурану. И на снегу спали. Сюда он приехал уже совсем больным. Я это понял, когда он слез с коня и упал как подкошенный. В степи он не замерз, но все равно - как бы беды не случилось. Что-то неспокойно у меня на душе.

Несмотря на смертельную усталость, как и у всех остальных спутников, Ербол всю ночь ухаживал за Абаем, почти не смыкая глаз. Тогжан чуть прикрутила огонь в лампе и ушла в дом родителей мужа. После полуночи Абай заметался в сильном жару, начал бредить, задышал тяжко, шумно. Тогжан, находясь вдали, почувствовала его муки и словно услышала его тяжелое дыхание. Она вернулась в гостевой дом, тихо вошла в дверь и, ступая осторожно, зажав руками шолпы, чтобы не звенели, подошла к постели Абая, села в ногах. Она не сводила глаз с лица любимого. Больной задышал с хрипом, тяжело. Тогжан приложила руку к его пылающему лбу и бесшумно заплакала.

Абая же снова мучили видения. Он вновь претерпевал страдания буранной ночи. Бешеная круговерть метели бушевала вокруг. Белый мир холода и снега хотел поглотить его. Но белизна эта не была чистой - страшным образом текла в этом мире мутным потоком белая грязь. Этот движущийся поток липкой грязи облепляет все тело, возносит его ввысь, головокружительно раскачивает, а потом низвергает вниз, в бездну, и тащит куда-то с собой. Этот липкий, как клей, омерзительный поток обволакивает все тело, всасывает в себя и не отпускает, вот-вот поглотит всего - и нет никакого спасения, никто не поможет. Руки и ноги склеены, не шевельнуть ими. В отчаянии он кричит: «Да помогите же! Спасите!» И тогда снова предстает перед ним Тогжан. Но она не протягивает ему руку помощи. Остановившись рядом, говорит: «Спой песню. Ту самую песню, которую ты сочинил для меня». Он согласен, он хочет спеть песню, но никак не может вспомнить стихи, которые сам и сочинил. А Тогжан ждет, с нетерпением смотрит на него, требовательно взмахивает рукой. «Что же это была за песня? - растерянно бормочет он. - Какие были слова?..» - и вновь приходит в себя. И видит перед собой сидящую Тогжан, что-то спрашивающую у него с озабоченным видом. «Опять я в бреду!» - думает он и закрывает глаза. Но чувствует, что Тогжан ждет от него ответа. И оттого, вспомнит ли он слова песни, зависит самое главное: останется с ним Тогжан или навсегда уйдет. И тогда черная смерть настигнет его. Но слова песни не вспоминаются. Стихи не приходят на ум. Он не может воссоздать ни единой строчки. И хриплым шепотом говорит прильнувшей к нему Тогжан: «Куда... они ушли? Теперь я... снова потеряю тебя». И непонятно, сколько времени прошло, пока Абай, беспокойно ворочаясь в объятиях болезни, томясь и досадуя, пытался найти слова своей песни.

Женщина чувствует, что беспокойство бредящего Абая имеет отношение к ней. Исходя к нему великой жалостью и любовью, она ласкает его, гладит ладонью пылающее в жару лицо, прижимает его голову к своей груди, плачет и тихонько смеется от счастья: все же она еще раз встретила его в этой жизни.

Вдруг в воспаленном мозгу Абая словно молния сверкнула - пришли, пришли слова!

Сияют в небе солнце и луна, Моя душа печальна и темна...

И далее все вспомнилось легко, ясно, радостно и дошло до последних заключительных слов четверостишия, которое пелось на мотив «Топайкок»:

Мне в жизни не найти другой любимой, Хоть лучшего, чем я, себе найдет она.

Все эти слова Абай пропел, прохрипел голосом задыхающимся, как прощальный свет угасающего дня, произнося слова невнятно, на последнем вздохе.

Тогжан все услышала, все поняла. Она сидела в темноте, тихо поглаживая ладонью лицо Абая, и горько плакала. Взяла обеими руками его руку, поднесла к своим губам и целовала.

- Свет мой ясный! Это же не твои слова, а мои! - говорила она, утирая слезы платочком. - Ты этими словами мое сердце раскрыл. О, несчастная моя судьба! Мне бы лучше умереть там, на родине, перед тобой, чем быть увезенной на чужбину, лишившись тебя! Почему в те дни ты не забрал меня, любимый мой?! - Эти слова ее были горьки и мучительны для Абая, мучительнее, чем его болезнь.

Тогжан долго плакала - тяжело, горестно, безысходно.

«Пить!» - еле слышно попросил Абай. И, как будто спавший, отвернувшись к стене, Ербол быстро и бесшумно вскочил, принес воды из кувшина, стоявшего в углу у печки. Абай припал к ковшику, но выпить много не смог, сделал несколько глотков, смочил воспаленные губы. После этого бессильно упал на подушки.

- Что со мной делается, Ербол? Меня разламывает на куски, - ясным, свежим голосом произнес Абай и, вздохнув глубоко, вновь забылся.

Дыхание его вырывалось из груди с хрипом, там как будто что-то разрывалось, клокотало, вспенивалось.

Всю ночь Абай метался в мучительном жару, в бреду. Ербол и Тогжан до утра не сомкнули глаз. Когда совсем рассвело, пришли люди и сказали, что в Большом доме уже встали, только тогда она поднялась и тихо покинула комнату. Баймагамбет, проснувшись, поднял голову, взглянул на уходящую Тогжан и не узнал ее. В лице ее не было ни кровинки, веки покраснели и опухли, она сама выглядела больной, смертельно изнуренной. В глазах ее застыло горе, словно она только что пережила смерть близкого человека.

Десять дней пролежал Абай больным в этом ауле. Опасной была вся первая неделя, когда он метался в жару, бредил, никого не узнавал, и друзья его, и Тогжан, и жители аула опасались самого худшего. Старейшиной аула был бай по имени Найман, причину появления у них неожиданных гостей он узнал со стороны, от своих. Когда на другое утро все путники, кроме больного Абая, явились в Большой дом отдать салем баю Найману, то поведали, кто они и откуда и по какой