Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

Сегодняшний переход был незаурядным по дальности и по трудности - даже для прирожденных конников степи. Пойти на такой переход не сразу решились бы и опытные, преданные долгу посыльные и гонцы, как Жумагул или Карабас. Да и задубевшие в постоянных невзгодах ночных набегов, совершаемых в любую погоду зимой и летом, даже воры-барымтачи, такие как печально известные Елеусиз, Бесбесбай из рода Олжай, не решились бы на такой дальний бросок за один день.

Два джигита, выехав из Семипалатинска на рассвете, к закату солнца достигли начала Чиликтинской гряды, что у горы Орда. Это был край безлюдный. Аулов, где можно было бы остановиться, путники еще не видели. Наступило время, когда кочевники переходили на весенние джайлау. На пути следования место для ночевки кочующий аул выбирал обычно с этой стороны горы Орда.

С давних времен у Чиликтинской гряды зимовали аулы, представляющие небогатое племя Байшора из рода Мамай. Обычно они позднее других перекочевывали на зачингизские джайлау. Путники надеялись выйти на один из этих аулов. Причиной тому, что джигиты возвращались не в свой аул, а поехали через Орду, было решение Улжан в этом году кочевать на Колденен, где собираются аулы Бокенши, и оттуда выходить на джайлау к реке Баканас. И для Абая прямая дорога туда была одна - мимо горы Орда.

Расстояние между Семипалатинском и Ордой составляло около ста тридцати верст. Под седлом Абая был скакун Курен-тобель - конь знаменитый, весьма надежный в длительных поездках. Раньше на нем ездил Изгутты, который горделиво сравнивал скакуна с быстроногим тулпаром, не находя ему равных по выносливости и проходимости. У Ербола в поводу шел заводной конь, которого приобрел Абай в городе, прельстившись его могучей статью и необыкновенно красивым ярко-рыжим окрасом. Кличка этого жеребца Тенбилькок, Абай решил запустить его в табун - на племя. Когда собственный чубарый конь Ербола, вполне надежный и хорошо подготовленный для длительных пробегов, стал к часу вечернего намаза сдавать ход, не поспевая за мощным, ровным бегом иноходца Курентобеля, Ербол вынужден был подстегивать его камчой. Увидев это, Абай предложил спутнику: «Пересаживайся на Тенбилькока!» Ербол последовал совету друга, но и на могучем жеребце-пятилетке удавалось с большим трудом поспевать за Курентобелем.

К закату солнца над вершиной Орды появились тяжелые облака, края которых огненно запылали. В лицо путникам порывами ударил сильный ветер, в каменных ущельях гор прогремел гром. Надвигалась нешуточная гроза. «Апырай! Надо скорее выходить к людям!» - крикнул Абай. И он впервые за весь день подстегнул камчой Курентобеля. Тот плавно, без рывка, ускорил ход, но было в беге иноходца что-то запредельное. Он словно обиделся на то, что в нем засомневались и, закусив удила, громко всхрапывая, столь неистово вложился в бег, что готов был, казалось, головою снести скалу, если она встанет на пути. Абай вынужден был, сильно натягивая поводья, сдерживать коня, чтобы не загнать его.

Ербол всю дорогу следил за этим скакуном. Когда Абай снова наддал ходу, Ербол на жеребце Тенбилькоке, которого пришлось хорошенько подхлестывать, едва смог выровняться с иноходцем Абая и, повернувшись к нему, прокричал на скаку:

- Апырай! Что делает этот конь! Не угнаться за ним! Да у него и пот на груди высох от ветра! Вот скачет! Сколько еще он так выдержит?

Абай сам был и восхищен, и удивлен своим иноходцем Курентобелем.

- Не знаю, Ербол! Он все такой же, каким выехал со двора Тыныбека! Выносливости и терпения у него больше, чем у всякого человека! - прокричал Абай.

Когда путники приблизились к Чиликтинской гряде, порывистый ветер усилился, моросивший дождь перешел в ливень. Теплый дождь насквозь промочил джигитов. Вскоре ветер внезапно утих. Просторное подножие и плавно уходящий вверх склон Орды предстали перед путниками, сплошь покрытые свежим матово-зеленым и серебристым ковром молодого ковыля и полыни. Всадники въехали, рассекая ногами коней мокрый травяной покров, в поднимающуюся на изволок ровную просторную лощину - и задохнулись в густом, влажном аромате молодой полыни.

Однако дождь усиливался, тучи навалились ниже. Было трудно определить, то ли хмурый вечер сгустил тьму, то ли уже наступила ночь. И лишь по багровому зареву, различимому сквозь решето дождя на далекой западной стороне, можно было понять, что день еще не кончился. Оттуда летел последний луч надежды умирающего дня. Но вот и этот луч угас, и все вокруг стало погружаться в темноту, наполненную, казалось, темно-багровым потусторонним свечением. В появившихся меж туч просветах небо налилось густой каменной синевой.

Скоро настала вокруг ночная тьма. Абай и его спутник, уже ничего хорошего не ожидая, почти не видя под собой дороги, поднялись на какой-то каменистый пригорок и вдруг услышали недалекий собачий лай! В глухой темени, под шквалом дождя они увидели вдали - словно вспыхнувшие огни надежды - светящиеся окна человеческих жилищ. Совсем близко, по левую сторону от дороги, находился маленький аул, всего о семи-восьми домиках и юрт.

Небогатый аул имел тесные загоны для овец. Коровы и верблюды были укрыты от дождя в убогих дворах. Уткнувшись головами в стены домов, прилепившись к ним с подветренной стороны, выставив к дождю зады, стояли козы. За аулом на пустыре паслись, на длинных арканах или с путами на передних ногах, пять-шесть промокших лошадей. Подъехав к окраине аула, путники придержали лошадей и стали высматривать дом, у которого можно было бы спешиться.

Выскочившие навстречу псы подняли шумный лай и визг на весь аул и наполнили эхом своих голосов скрытую во тьме горную долину. Чем дальше всадники въезжали в аул, тем больше собак вылетало из темноты под ноги коней и тем яростнее, злей лаяли, рычали и хрипели они - невзрачные суки с задранными трубой хвостами, в лохматых клочьях облезающей шерсти и неимоверно костлявые, отощавшие кобели с поджатыми хвостами, низко опущенными задами, лопоухие и тупомордые. С пронзительным визгом и тявканьем носились меж ними беспородные разномастные щенки, потомство скандальных сук с задранными хвостами и истощенных кобелей. Лай был настолько выразительным, что Абай рассмеялся, про себя переведя их ругань на человеческий язык. Получалось примерно так: «Вон отсюда! И даже не думайте заночевать здесь! Тут и так есть нечего! Е, разве мы здесь не для того, чтобы отгонять от аула всяких дармоедов? Да на вас, бродячих ночных странников, и еды не напасешься! Что, дождя испугались? А прячься от дождя под брюхом лошади! Потником