Рассказы Фата-морганы - Джонатан Литтел

сапог солдата заполнили весь мой обзор; перекатившись на лопатки, я увидел коричнево-зеленую фигуру, которая возвышалась надо мной за завесой дождя, размахивая винтовкой; позади меня выла женщина; я следил за солдатом, он вернулся к женщине, та судорожно прижала к себе ребенка, солдат выхватил его свирепым рывком и швырнул в кусты, женщина испустила пронзительный вопль и бросилась следом, но от жестокого удара прикладом в живот согнулась пополам и упала на землю, после чего солдат пнул ее по голове сапогом. Больше я ничего не видел, поскольку кто-то схватил меня за волосы и потащил по грязи; я заорал и попытался схватить его руку, но на меня тут же обрушились новые удары; я едва мог дышать, задыхаясь от грязи и ужаса; наконец мне удалось подняться и рухнуть на колени, пока безжалостные руки связывали мои вывернутые за спину локти. Затем меня рывком поставили на ноги и пихнули вперед. Была уже почти ночь, дождь застилал глаза, я ничего не видел; напоследок еще один удар сбил меня с ног, и я упал рядом с другими, которых слышал, но не мог разглядеть. Лихорадочно моргая, я исхитрился привстать на коленях; окружавшие меня головы принадлежали мальчикам и девочкам, очень юным на вид, которые плакали и кричали на своем языке. Веревка впивалась мне в локти, руки постепенно немели. Мало-помалу дождь стихал, из-за тучи показался край серого неба и слабый свет озарил все вокруг; нас окружали солдаты, похожие на первого, двое обвязывали сидящих детей веревкой вокруг пояса, еще один, подойдя, обвязал меня таким же образом; поодаль другие солдаты, размахивая автоматами, гнали с полдюжины людей к огромному манговому дереву, одиноко торчавшему посреди равнины; солдаты связали их, поставив спиной к стволу, люди не сопротивлялись, оттуда, еде я находился, мне не было слышно, протестовали они или нет; дождь продолжал накрапывать, вечер оглашался жабьим кваканьем, в лужах тут и там блестели отсветы уходящего дня; один из солдат поднял с земли большую палку и спокойно, аккуратно и методично размозжил головы привязанным к дереву людям. Снова на нас обрушились удары, солдаты заставляли нас встать, и тут я сообразил, что мы связаны в человеческую цепь; я был, похоже, единственным взрослым, другие на вид дети и подростки. Рядом со мной стояли двое солдат. «Please, s'il vous plaît, bitte, рог favor, min fadlikum, molim vas, pozhaluista», — забормотал я как ненормальный на всех известных мне языках, дергая руками за спиной. Один из них взглянул на меня совершенно красными глазами, второй отрывисто что-то сказал, и первый, достав нож, подошел и разрезал веревки, стягивавшие мои локти. Предплечья и ладони посинели, я их больше не чувствовал; я ударил ими по бедрам, и мои руки охватило чудовищное, почти невыносимое жжение; локти в тех местах, где были веревки, горели, я их кое-как разминал, стискивая зубы, чтобы не застонать. Чуть поодаль, визжа, металась по земле девушка. Солдат пытался поставить ее на ноги, но она не давалась, взбивая ногами грязь и вопя что есть силы. Наконец, отпустив ее, солдат выпрямился, снял с плеча винтовку и несколькими ударами приклада размозжил ей голову, остановившись, только когда она совсем перестала дергаться. Затем он снял веревку с ее пояса и восстановил человеческую цепь, которая уже начала двигаться под окрики и удары, оставив труп распростертым в грязи; кровь и брызги мозга, смешанные с грязью, крапили лужи, в которые вонзались последние капли дождя.

Нас заставили идти всю ночь. Как и всем детям, которых вели вместе со мной, мне пришлось тащить на голове тяжелый мешок то ли с зерном, то ли с мукой. Ноющая боль в руках, израненных тугими веревками, усложняла задачу; я поскальзывался в грязи, спотыкался о корни, лианы, колючие кусты, часто ронял мешок, и каждый раз на меня обрушивался град ударов. Ветки царапали мне лицо и руки, москиты пожирали меня, но я даже не мог почесать укусы, шаг за шагом я продвигался вперед, тяжело дыша, кое-как следуя за веревкой, которая связывала меня с идущей впереди девочкой. Когда кто-нибудь из детей в конце концов в изнеможении падал, на него налетали с пинками; если же он не поднимался достаточно быстро, его убивали ударом палки, приклада или ножа; с тех пор, как под дождем появился первый солдат, я не слышал ни единого выстрела. Кругом вздымались огромные деревья, черные и угрожающие, опутанные растительностью, словно гигантской паутиной; лунный свет едва просачивался сквозь кроны, но ведущим нашу цепь солдатам это, по-видимому, не мешало. Тьму по обе стороны колонны оживляла безумная пляска светлячков, крохотных зеленых огоньков, которые мгновенно появлялись и исчезали, словно дружески подмигивал чей-то глаз; со всех сторон доносились звуки леса, крики обезьян и птиц, испуганных проходящим отрядом, шорох сминаемых листьев, хруст веток, шум падающих капель, похожие на лай приказы на незнакомом языке, взвизги — от боли и страха — избиваемых детей и отчаянное хриплое дыхание. Резкие запахи сдавливали мне горло, запахи земли, грязи, болота, гниющей листвы, острый запах пота проходивших мимо меня солдат, сладковатый запах дерьма, когда кто-то из детей, не в силах больше сдерживаться, испражнялся на ходу, и запах страха, который ни с чем не спутать. Была еще ночь, когда мы добрались до лагеря. При виде нас по толпе встречавших нас детей и вооруженных солдат прокатился приглушенный гул; ловкие, почти незаметные руки сняли с наших голов мешки, канистры и котелки; разделив на две группы мальчиков и девочек, нас провели через поляну, все еще мокрую после дождя, и мы предстали перед вождем этой странной армии. Он восседал под соломенным навесом наподобие небольшого трона из плетеного дерева в окружении дюжины солдат, вооруженных русскими автоматами и мачете, молодых женщин и девушек, в молчании сидевших у его ног. В десятке метров от этой группы грубые руки заставили нас встать на колени в мокрую траву; предводитель поднялся, луна озарила его черты, и я смог хорошо его разглядеть, он казался молодым, едва ли старше, чем его люди, которых я теперь тоже лучше различал, — все они выглядели еще подростками. Солдат приблизился к вождю, и тот громким, но слегка визгливым голосом произнес несколько фраз, тут же переведенных солдатом на язык, понятный мне не больше, чем язык оригинала. Затем все сборище опустилось на колени вокруг нас, на ногах остался один только командир — его короткие, смазанные маслом косички и амулеты отсвечивали в тусклом сиянии ночи, он запел торжественный гимн, хором подхваченный остальными. Когда все закончилось, несколько