Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

Молодые люди выпили прощальные чаши кумыса, сердечно поблагодарили Абая и акына Биржана и пошли садиться на коней. Абай, Биржан, Ербол и Айгерим вышли проводить молодежь.

Вперед всех уехали Акимкожа со своей сестрой Керимбалой и друзьями, к ним присоединился Оралбай. Потом отправились в путь Амир и Умитей в сопровождении веселого Мырзагула. Их аулы как раз располагались на пути возвращения Биржана, и они пригласили сэре остановиться и погостить у них. Абай весьма одобрил это решение, ему было приятно, что в Тобыкты окажут еще раз знаки внимания знаменитому мастеру степной песни. И хотя его несколько удивил этот поспешный исход молодежи, но он особого значения этому не придал, подумав, что молодые певцы желают дать сэре Биржану покой перед завтрашней дорогой.

Следующими уезжали Балбала и ее спутники. Базаралы давно оседлал своего коня, но все еще не трогался, словно колеблясь и выбирая, в какую сторону ему направиться. Когда Балбала, придерживаемая Айгерим, садилась в седло, он посмотрел на нее, стоя у своей лошади, затем с шутливой удалью воскликнул:

- Е-е! Чего там! На что жизнь Меджнуну, если он будет в разлуке с Лейлой? Вези меня, мой конь!

Он молодецки вскочил в седло и поехал рядом с Балбалой, внезапно для всех решив ее проводить до самого аула.

Никто не видел, какой злобный взгляд послал им вслед один из сыновей Кулыншака, Манас, самый младший из «бескаска», «пяти удальцов». Он по принуждению Кунанбая жил в его ауле, был нукером. Манас подбежал к юрте Айгыз, где в это время находился Майбасар, и вызвал его на улицу. Задыхаясь от злобы, он сообщил Майбасару следующее:

- Давно уже в Торгае поговаривают, что Базаралы ухлестывает за Балбалой. Люди нашего рода унижены, Майеке... А теперь и сами поглядите! Едут себе рядышком, просто расстаться не могут никак! А ведь он сманивает невесту нашего рода! У нее есть жених - Бесбесбай, наш племянник. Он и сам батыр, может постоять за свою честь, обиды ни от кого не стерпит. Но если речь пойдет о чести всего рода, то мне не оставаться в стороне, Майеке! Отомстить этому выродку и я сумею, но я хочу, агатай, чтобы вы обо всем этом знали.

Майбасар имел свои счеты к Базаралы: недавно он узнал, что Базаралы имел связь с Нурганым, последней женой Кунанбая. При словах Манаса глаза Майбасара хищно загорелись, ноздри раздулись... Но он сказал, приглушая свой голос:

- Вот что, ты сейчас не трогай его. Дождись ночи. Устрой засаду у порога Балбалы. Сам Кудай помогает нам взять его, связанного по рукам и ногам, этого грешника, переступившего через все законы божеские и человеческие! К тому же вы - «бес-каска», и с вами ваш племянник Бесбесбай, крутой батыр, вам ли не одолеть его одного? Если вы этого не сделаете, да провалиться вам сквозь землю, да пропадите вы пропадом тогда! Ты понял? Ну, ступай! - И Майбасар подтолкнул в спину Манаса.

В этот песенный вечер молодежь, разлетевшись во все стороны от аула Кунанбая, расположенного в густонаселенной Барлыбайской долине, веселыми и шумными ватагами проезжала мимо разноплеменных аулов, во весь голос распевая новые заученные песни. Высоко, вольготно взмывали в небеса чудесные юные голоса, то разливаясь соловьиными трелями «Жиырма-бес», то выводя протяжный, полный страсти напев «Жанбота», то вознося к самым высоким озаренным облакам сокровенные признания «Жамбас-сыйпар». И все эти мелодии, воспарившие и плывущие над тихой предночной степью, одушевлялись чистыми и звонкими голосами молодых певцов, и все эти дары высокого степного песенного искусства они получили от несравненного, дорогого, щедрого мастера Биржана. Об этом благодарно возвещали поющие голоса джигитов Амира, Орал-бая, звеняще и недосягаемо высоко распевали женские голоса Балбалы, красавицы Умитей, жизнерадостной Керимбалы.

Песни все - о любви и жизни, о великой любви к жизни, о любви. Как они созвучны этому благодатному весеннему вечеру - песенному вечеру! Эти песни - из трепета живой души, от чувств сердца счастливого человека.

Не боюсь, что поймают меня.

Были б счастливы мы!..

Кто же эта девушка, готовая принести в жертву любви свою жизнь?

Где ты? Дай мне найти тебя, желанная моя, Черноокая!..

Кто этот джигит, и как же он, несчастный бедняга, потерял свою возлюбленную?

А кто другой джигит, охваченный печалью воспоминания:

Но до смерти не забудет твой любимый, знай, Как шепнула ты за юртой: «Милый мой, прощай...»

Степь человеческая! Слова любви. «Я обомлел, лучезарный лик твой увидев вчера!», «Черноокая моя, желанная», «Луноликая моя», «Светозарный мой», «Утешение мое», «Сладкое мое нетерпение!»

Медоточивые слова, жар пламенной молодости, молитва и благословение. Все это - в песнях степи. Живет, летит, воспаряет над весенними просторами джайлау Тобыкты, большого Айдоса.

Не выдержал разодетый в пух и прах красавец-джигит Аким-кожа: растревоженный до глубины души песнями, он бросил на дороге сестру и умчался, нахлестывая своего скакуна, поскакал прямехонько в тот аул Жигитек, где ждала его возлюбленная. С ним умчались трое его верных друзей, которые знали, какую неудержимую страсть питает к девушке Акимкожа. Как он неосторожен, считая, что ничто ему не грозит, коли в прошлом году подарил тетке своей возлюбленной великолепного молодого скакуна. И остались на дороге Керимбала и Оралбай вдвоем. Ах, тот песенный вечер виноват, что при свете взошедшей на небо луны они не только голоса объединили в песне! И молча обнял, уже не имея сил удержаться, Оралбай Керимбалу, обнял крепко, нагнувшись к ней с седла своего. Кони их осторожно остановились сами, стояли рядом.

И сама Керимбала, никогда никому не позволявшая подобного, свободно положила свои белые ручки на плечи джигита и, закрыв глаза, приникла раскрытыми алыми губами к его губам в страстном поцелуе.

Песенный вечер - это он виноват. Отпустив вперед Мырза-гула и всех остальных, Амир и Умитей медленным шагом ехали сзади. Они были в близких родственных отношениях, и они не должны были испытывать друг к другу грешных нежных чувств. При свете луны они долго ехали, касаясь друг друга плечами. Их лошади шли ровно, нога в ногу. Когда их стремена сталкивались, раздавался серебряный звон.

Среди тобыктинских женщин никто не одевался столь богато и изысканно,