Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

Абай даже и не задумывался, не вникал в эти сложные хозяйственные дела и был благодарен брату, что тот столь озабочен его предстоящими трудностями.

- Ты рассудил, конечно, верно. Но ведь я не из Котибак и не из рода Анет! Я не могу кричать, как они: «Не смей гнать сюда свой скот, это мое пастбище!» Ты вот что, посоветуйся с матерями, с братьями и, пожалуй, возьми на себя заботу о моем зимнике, айналайын!

Но оказалось, Оспан, заботливый брат, уже все продумал и принял решение и без всякой просьбы Абая.

- Пусть пройдут семидневные поминки, потом я сразу отведу наши аулы подальше. Нынче в Ащысу разлив был широкий, травы везде много. Не беспокойся - отава на Тесипшыккане взойдет быстро, без сена на зиму не останешься!

При выезде из Акшокы повсюду были видны несметные стада пасущегося скота, но нигде не было видно ни отдельно стоящих юрт, ни раскинувшегося станом аула. Теперь же, оказавшись в водоносной долине, на расстоянии в один пробег галопом Абай увидел поставленные одну за другой юрты, количеством около пятнадцати. Ставились еще и другие юрты. Вокруг аулов тесным скоплением паслись стада - отары овец и ягнят, стада коров, верблюды, немало лошадей отдельными табунами. В богатых водой и кормами урочищах скотина паслась степенно, без спешки, не перебегая с места на место в поисках лучшей травы. Она здесь была везде сочной и полновесной, и лошади, коровы, овцы как утыкались носом, словно приклеенные к ней, так и не отрывались от нее, совсем незаметно передвигаясь по поросшей зеленью земле. Так ведет себя скотина, когда попадает на совершенно свежее, не тронутое копытами других животных, тучное пастбище.

Опытные скотоводы, Оспан и Дархан, по одному только виду пасущегося скота могли определить, какова этой весной животворная сила земли в округе Корык.

Эту животворную силу скотина чувствует лучше, чем люди, потому она и прилипает носом к земле, словно клещ, и никак ее не оторвать от обильного тука земного.

- Гляди! Даже не пошевелятся! - восхитился Дархан.

- Да, красиво едят, - залюбовался и Оспан пасущейся скотиной. - По весне это их любимое место. Посмотри на коров, как они соскучились за зиму по Корыку!

Вскоре среди пасущихся стад все чаще стали попадаться отдельно поставленные юрты или небольшие их скопления в маленьких аулах. Некоторые юрты только начинали возводить: разворачивались и ставились по кругу решетчатые деревянные стены - кереге, затем поднимались шаныраки и устанавливалась подкровельная обрешетка - уык. Эти уыки, покрашенные охрой красного цвета, еще не покрытые сверху войлочными оболочками - туырлыками, четко рисовали остов будущей юрты на фоне изумрудной зелени степных лугов. Так, прямо на глазах, рождались в степи войлочные дома и аулы кочевников.

Вон там, среди многочисленных юрт аула, стоит белый Большой дом Улжан. После его установки и в других соседних аулах стали возводить свои Большие юрты.

Этот многолюдный кочевой стан, возникший как по мановению руки кудесника посреди степи, расположился совсем недалеко от Акшокы, где строился Абай. Путники спустились по ровному изволоку к аулу Улжан, в котором все юрты были уже поставлены. А вокруг Большого аула пятнадцать других аулов в ярмарочном шуме и оживлении возводили свои легкие войлочные дома. Каждый аул состоял из двух частей - на одной стороне стояли красивые белые юрты, на другой теснились серые и черные юрты, также и убогие шалаши, и наспех вырытые землянки.

Абай и его спутники не стали спешиваться у Большой юрты Улжан, сразу проехали к дому Такежана. Его аул располагался рядом. С тех пор как Такежан стал волостным старшиной, он невероятно разбогател и сделался одним из первых владетелей края. Он завел правило кочевать отдельно, широко, шумно, прихватывая в караван и всех «бедных соседей», и всю домашнюю обслугу. Но со смертью мальчика Макулбая его бабушка велела поставить свою юрту рядом с аулом Такежана.

Улжан и другие старшие родственники в эти печальные дни, после потери Такежаном и Каражан их первенца, много времени проводили в их доме. Траур по ребенку изменил отношение окружающих к его родителям, люди стали гораздо мягче и доброжелательнее к ним, сочувствуя их горю. Не только Улжан оплакивала усопшего и успокаивала родителей и проводила обряды поминовения детской души, но и сам Кунанбай, вернувшийся прошлой зимой из хаджа и теперь живущий уединенно, изменив своим суровым отшельническим привычкам, поселился на траурные дни в доме старшего сына.

Абай подъехал к юрте Такежана и коня не привязал. Привязывать коня у дома, в котором умер ребенок, считалось плохой приметой. Абай молча обнялся с братом, стоявшим перед входом в юрту, и затем, следуя обычаю, со скорбным возгласом: «Бауырым! Жеребеночек мой! Жеребеночек ненаглядный!» - со слезами на глазах вступил в дом. Там встретили его причитаниями Каражан и женщины, находившиеся в юрте. Здесь было много людей. Все плакали. Абай и мулла Кишкене обошли, начиная с Каражан, всех старших женщин во главе с байбише Улжан и байбише Айгыз, обнимаясь с ними и совершая поминальный плач. Затем, не доходя до Кунанбая, Каратая и остальных аксакалов, сидевших на торе, вновь прибывшие сели ниже и включились во всеобщий плач тихими, заунывными голосами.

Вскоре всеобщий плач стал утихать и постепенно смолк совсем. Одиноко голосила теперь одна Каражан. Хотя минута была скорбная, и сочувствие к утрате материнской было искренним, но Абай не мог и тут преодолеть неприязни к Каражан. Он впервые видел свою женге плачущей и голосящей, проливающей слезы. Но мужеподобный ее голос, к тому же охрипший от слез, оскорблял слух Абая своим грубым звучанием, к тому же слова траурного плача выдавливала она из себя с мучительными усилиями, невразумительно. Макулбай был хороший мальчик, дорогой и милый для Абая племянник и братишка, но низкий вой Каражан убил в душе Абая начавшуюся в ней тонкую, пронзительную музыку скорби, и он быстро утер слезы и перестал плакать. После ритуального плача мулла Кишкене приступил к ритуальному же чтению Корана. Он был мастер читки на изящный бухарский манер, читал громко, нараспев, красивым голосом.

Как только зазвучали первые слова из Корана, хаджи Кунан-бай прикрыл свой единственный глаз и низко склонил голову, словно погрузившись в дрему. Но тут же, не поднимая головы и не сдвинувшись с места, протянул