Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Двое прохожих промелькнули за окном, из обрывка их разговора стало ясно, что сегодня большой праздник. Тут, будто в подтверждение их слов, где-то неподалеку развернулась гармонь, послышался звон медных колокольцев. По улице проехали нарядные сани, за ними еще... Резвые кони с красными, зелеными лентами в гривах, хвостах бодро тянули сани, убранные коврами, и вместе с ними мимо проносились песни, переливы гармони, радостный смех.

Таков был этот шумный, праздничный мир за окном, а здесь, в сумеречной комнате, томился смертельно больной человек, лежа на узкой кровати в углу, и его младший брат, которого ничто не могло отвлечь, сидел за столом и писал стихи. Он лишь едва приподнял голову, исподлобья взглянув за окно, где пронеслась цветистая здоровая жизнь, и вновь обратился к своим печальным думам о брате - самой близкой ему душе, к своей белой бумаге - единственному верному собеседнику. Быстро написав несколько последних строк, он с шумным вздохом откинулся на спинку стула.

Абиш уже давно лежал в ровном молчании, будто забывшись, но это было не так: мысль его напряженно работала, просто он не хотел мешать брату. Теперь же он подал голос, но Магаш, глубоко задумавшийся, не сразу услышал его.

- Дай мне! - шепотом, но все же повелительно произнес Абиш, протягивая тонкую руку. - Вижу, что завершил свои стихи. Дай посмотреть.

Магаш смутился: он писал не о чем-нибудь, а о болезни брата, и показать ему эти стихи не решался. Как отнесется больной к строкам, что отражают сторонний взгляд на него самого? Но и не дать тоже нельзя, - этим он обидит его. Абиш хорошо понимал суть волнения своего младшего брата.

- Не бойся, - сказал он. - Тяжелее мне уже не станет. Давайка сюда, ты же ведь всегда был честен со мной! Только сначала принеси мне чуток кумысу.

Магаш вышел и вернулся с полной чашей, Абиш отпил немного, увлажнив горло. Пошутил, принимая стихи из рук брата, правда, улыбался он уже через силу:

- И что же там сочинил про меня мой Магатай, который того и гляди станет великим акыном?

Магаш подошел и смиренно сел рядом, облокотившись о край постели. Абиш расправил лист бумаги своими белыми костлявыми пальцами и принялся читать...

Сижу у ложа больного, И горькая дума со мной. Он кашляет - снова и снова, Он трудно дышит, больной. И в сердце моем отдается Кашель его глухой, Когда за грудь он берется Прозрачной своей рукой. Мужественно, как воин, Встретился он с бедой: Взгляд, как всегда, спокоен, Взгляд, как всегда, прямой... А в доме все гуще тени. И, стиснув ладони рук, Он молит об избавленье От нестерпимых мук57.

Прочитав эти строки, Абиш долго лежал в глубоком молчании, то ли с мыслями собираясь, то ли с силами. Наконец, не отрывая взгляда от Магаша, тихо заговорил:

- Сколько стихов родилось из-за моей болезни. В родном крае писали отец, Дармен, Какитай, здесь - ты. Но не горе должно навевать стихи, а радость! Вот какие я желал бы услышать стихи! Передай мои слова отцу. Я часто говорил ему об этом, и сейчас повторю...

Сказав так, Абиш опять надолго замолчал, затем снова вернулся к тому же разговору, но уже более тщательно взвешивая слова:

- Вижу я по стихам, что пишете вы, молодые, как все вы даровиты и, пожалуй, станете настоящими акынами. Да и пишете вы особенно, подобных стихов никогда прежде не знали наши акыны, разве не так?

Магаш не ответил: он весь был во внимании, слушая брата. Полежав недолго в молчании, тот сам разрешил свой вопрос:

- Эти стихи похожи на сочинения русских поэтов, и научил вас этому отец. Ему же помогло оседлать крылатого коня именно русское искусство, оно подняло отца на вершину, возвысило, вывело на свет! И всем вам надо бы обратить свои взоры на Россию, быть вместе с русскими. Я многих видел в Петербурге, в Москве. Только послушать, о чем говорят русские - одна надежда и вера в радужное, чуть ли не райское будущее. И Павлов в это верит, прислушайся к нему. А если народ верит, то так оно и будет!

Силы вдруг оставили Абиша, он протянул обе руки к чаше с кумысом, с жадностью выпил несколько глотков и лишь теперь взбодрился. Голос его зазвучал чище, он продолжал, все более проясняя ту же самую мысль:

- Люди рождаются и умирают, одни отжив свое, другие - до срока. Но само общество, народ - живет своей жизнью, да и время идет своим чередом. Ни один человек не может повернуть его вспять, равно как изменить судьбу этого мира.

Теперь Абиш замолчал надолго, собираясь с силами. Магаш тоже молча сидел и ждал. Наконец, больной взял в руки листок со стихами и сказал, заставив себя улыбнуться:

- Ты что же, никак не можешь избавиться от слез, вырваться из объятия печали? Я запрещаю тебе предаваться унынию.

Перестань, взбодрись! Иди на улицу, в город, прогуляйся да развейся.

В эту минуту в комнату вошел Абсамет. Был час обеденной трапезы, а у хозяина дома была привычка лично приглашать гостей к обеду. Так он наведывался в дальнюю комнату два раза в день, чтобы своими глазами увидеть больного и расспросить о его здоровье. Увидев Абсамета, Абиш знаком подозвал его к себе. Тут же попросил Магаша:

- Сходи за Утегельды и Майканом!

Джигиты жили в передней комнате, в любую минуту готовые чем-то помочь Магашу, который всегда находился возле больного. Против своего обыкновения, привычек завзятых степных балагуров и весельчаков, эти бодрые, крепкие джигиты вели сейчас весьма скромный образ жизни. Они вошли сразу, как только их позвали, озабоченные, готовые к немедленным поручениям, но тотчас просияли, едва увидев веселое лицо Абиша, который теперь приподнялся на своей постели, взяв Магаша и Абсамета за руки.

- Запрягайте коня и сейчас же езжайте в центр города, все четверо! - сказал он друзьям таким строгим голосом, словно и вправду поручал им важное дело. - Сегодня Масленица, а это славный русский праздник. Слышу, улицы полны музыки и пенья!

Абиш говорил тоном, не терпящим возражений. Друзья недоуменно переглянулись, но больной нетерпеливо взмахнул бледной рукой. Сказал:

- Я не позволю моему Магашу захиреть в этих стенах. Посмотрите, как он исхудал. Магаш, Утеш, живо - езжайте, погуляйте! Будут скачки, бега. Абсамет, ты сам садись за вожжи да смотри,