Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин

Только Шуги нигде не было видно.

Абдрахман помрачнел, резко крикнул:

- Айда!

Я только теперь заметил, что кони уже идут шагом. Опустил я вожжи, и рванулись кони. И тут показались две женщины со стороны колодца, что за аулом. Зейкуль и Шуга! Апырмай, как я, увидев их, обрадовался! Аж слезы брызнули из глаз! Они тоже нас узнали да так и застыли, пораженные и растерянные. Зейкуль, как сейчас помню, с коромыслом на плече, с двумя ведрами воды. Шуга стояла рядом пустая. Абдрахман спрыгнул с телеги, бросился к ним. Я ждал, что он обнимет Шугу, прижмет к груди, расцелует. Но он этого не сделал. Наверное, постеснялся людей, стоявших у юрты Есимбека. А зря!..

- Куда вы едете?- спросила Шуга испуганно.

- Меня везут в волость,- ответил Абдрахман.

У Шуги блеснули слезы. И я тоже чуть не расплакался. Зейкуль быстро оглянулась - она была страшно перепугана - и, поправив на плече коромысло, крикнула:

- Ойбай, шалунья моя, идем, идем!.. Видишь: бегут из аула!

Но Абдрахман и Шуга как будто застыли... А сзади уже слышались крики, шум, ругань, топот. Впереди, приподнявшись на тарантасе, кричал на нас сердитый стражник.

- Прощай.

Шатаясь, Абдрахман подошел к телеге, сел. Слезы текли по его щекам. Я стегнул лошадей.

- Хо-ош! Прощай, любимый, ненаглядный... -хрипло крикнула вслед Шуга и, заплакав, бессильно опустилась на землю.

XIII

Волостной пристав повез Абдрахмана в губернию. Расстались мы в слезах. Я вернулся домой с запиской для Шуги. Прошло шесть дней, а мне никак не удавалось передать ее.

Оказывается, Есимбек пришел в страшную ярость, когда узнал, что дочь его на виду у всех прощалась с Абдрахманом. Братья тоже лютовали. Видно, досталось бедной Шуге! Все это так потрясло ее, что она никуда не выходила и даже есть перестала. Через некоторое время по аулам поползли слухи: тоска извела Шугу. Она на глазах тает, не встает с постели. Хоть наши аулы и находились рядом, однако я уже не мог, как прежде, прийти к Есимбеку.

Время шло, а Шуге не становилось лучше. Видя, что дочь всерьез заболела, Есимбек смягчился. Вызвали знахарей, лекарей-шаманов, однако и они ничего поделать не смогли. Шуга бредила и в беспамятстве звала Абдрахмана.

Байбише встревожилась, видя, как чахнет ее единственная и любимая дочь-шалунья, и уговорила родных спасти Шугу от неминуемой смерти. А спасение было в одном: всем аулом добиваться оправдания учителя, отдать за него Шугу, сыграть свадьбу. И, наконец, Есимбек согласился. Конечно, неохотно, скрепя сердцем. Посоветовавшись с родичами и аулчанами, он решил упросить волостного управителя освободить Абдрахмана.

И в отношении меня он тоже переменил гнев на милость. Вроде легче дышать стало в обоих аулах.

Однажды пришел ко мне верблюжатник Есимбека, сказал, что меня хочет видеть Шуга. Я подпрыгнул от радости и побежал к ней. Она лежала в большой юрте. Край кошмы был приподнят. Глянула на меня и зарыдала. Мать ее бросилась к ней, стала утешать, вытирать слезы, целовать, умолять:

- Успокойся, дитя мое... Мало ли я из-за тебя вынесла горя? Что я могу?.. Будь моя воля, я бы тебя не довела до такого...

- Аже,- тихо позвала вдруг Шуга.

- Оу, милая?- откликнулась мать.

- Оставь меня наедине с ним...

- Хорошо, зрачок мой, сейчас, сейчас.

Байбише поспешно вышла, я подсел к Шуге:

- Ну как себя чувствуешь? Не лучше ли?

- Нет, не лучше,- грустно ответила она, и опять ее глаза наполнились слезами.- Да я и не хочу, чтобы мне стало лучше... Ты... передай ему... при... привет...- От слез ей было трудно говорить, она достала платок из-под подушки, вытерла глаза.- Ты его увидишь... если он живой будет... а я... я...- Она не могла продолжать.

- На все божья воля,- ответил я.- Только ты напрасно так... Вид у тебя хороший, скоро поправишься.

- Нет... Да и к чему? Все равно счастливой мне не быть. Отец меня просто пожалел. Он же видит, как мне худо. Испугался. А завтра, если поправлюсь, опять пойдет то же. Смерти я не боюсь. Я только об одном жалею... что на прощание Абдрахман не сказал мне несколько ласковых слов. Если бы я только могла его увидеть перед смертью!.. Если бы он очутился вдруг рядом, прижался бы лицом к лицу моему, сказал бы: <Шуга моя!>, я ушла бы из жизни счастливой...

Она тяжело вздохнула.

До вечера я просидел возле нее и, удрученный, подавленный, отправился домой. А дома ждала меня радость: оказывается, Абдрахман якобы сегодня вернулся. Мне не терпелось привезти его скорее к Шуге, и я тут же поскакал в аул Абдрахмана. Там тоже все радовались, учитель действительно только что приехал из губернии и сразу же спросил про Шугу. О том, что она больна, ему уже сообщили. Я успокоил его как мог, сказал, что она выздоравливает. И он поверил мне.

Наутро, как только пригнали лошадей с пастбища, мы отправились в наш аул. Кони шли крупной рысью. День выдался жаркий. Всю дорогу Абдрахман смеялся, шутил, смешил меня. Говорил, что, когда увезли его в губернию, сочинил про Шугу песню. И он запел:

Ласка в глазах у Шуги моей, Каждое слово песни звучней, Меня, провожая, не обняла, Только слезы лились все сильней.

Приближаясь к аулу, мы еще издали увидели толпу около юрты Беркимбая. Привязав лошадей, я провел Абдрахмана в юрту, а сам пошел узнать, в чем дело. В это время к толпе подскакал какой-то верховой, что-то крикнул и помчал дальше. Что он крикнул, я не расслышал, но сердце мое почему-то сжалось...

А когда подошел к толпе, то услышал:

- Да благословит ее аллах... Все благочестиво провели ладонями по лицам. Я остолбенел, посмотрел на Айтбая.

- Слышал?- сказал он.- Шуга скончалась. Меня будто ледяной водой окатили. Я так и застыл на месте. Все кругом качали головами.

- Ай, Шуга, Шуга!.. Бедная Шуга!.. Такая юная... Потом толпа двинулась к нашей юрте, чтобы сообщить Абдрахману скорбную весть. Он не заплакал,

только страшно побледнел. Его стали утешать. Он молчал...

Мы всей гурьбой направились в аул Есимбека.

Из байской юрты слышался надрывный плач. Заметив нас, снохи Есимбека вышли. У них были красные, распухшие