Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Незнакомец между тем услышал голос из могилы, и это был не голос мертвой матери — та являлась для него лишь воображаемой фигурой, несмотря на все, что он узнал о ее достоинствах и муках; он был с нею не знаком. Но ее благодетельница, та, на которую бедняжка возлагала свои надежды и доверие, — ее он знал и знал, где она находилась. Алитея! Сердечная подруга, чудесная мать! К ней обращались все несчастные сердца, не сомневаясь, что найдут утешение; она предвосхищала просьбы нуждающихся, покоряла сердца своим щедрым и свободным духом и, пока была жива, сияла как солнце, наполняя все вокруг светом и теплом. Но пульс ее утих, а силы упокоились в могиле. Она обратилась в ничто, и он был виновен в том, что это восхитительное существо вдруг стало ничем.
Незнакомец несколько раз перечитал письмо и снова содрогнулся при виде ее имени, выведенного изящным почерком подруги; надежда, которой были пронизаны заключительные строки, заставила его взвыть от отчаяния. Да, Алитея безусловно стала бы сиротке второй матерью — он вспомнил, как она прилежно наводила справки о своей подруге, но так и не узнала о ее несчастной судьбе. В письме говорилось о ней, о его Алитее; в этом он не сомневался ни секунды. Его Алитее? Роковая ошибка: она никогда ему не принадлежала; а дикая решимость это изменить привела к смерти и разрушению.
Незнакомец взял письмо в гостиницу, но стены и крыша угнетали и казались тюрьмой; он снова стал искать облегчения на свежем воздухе, вышел на берег и быстро зашагал по песку, точно стремясь сбежать от самого себя. Так он провел всю ночь: иногда взбирался на скалистые утесы, затем снова спускался и бросался на песок, растянувшись во весь рост. Волны накатывали на берег, в одинокой ночи ревел океан и слышалось хлопанье крыльев и крик совы, покинувшей свое гнездо на скале. Шли часы, а незнакомец все мерил шагами петляющие бухты, гонимый тысячей мыслей и мучимый самыми болезненными воспоминаниями. Утро застало его за много миль от Треби. Он не останавливался до тех пор, пока впереди не показалась другая деревушка, положив конец его одиночеству; тогда он повернул обратно.
Одни лишь те, кто догадывается о природе его преступления, способны понять борьбу между жизнью и смертью, что велась тогда в его душе. По стечению обстоятельств он забыл пистолет в комнате гостиницы, иначе в приступе дичайшего отчаяния наверняка воспользовался бы им и покончил с собой. Он горячо надеялся, что смерть уничтожит память и избавит его от угрызений совести, но вместе с тем в его сознании зародилось чувство, загадочное и необъяснимое с точки зрения обычной логики, — стремление искупить свою вину и загладить грехи. Если он сумеет сделать нечто доброе для одинокой сиротки, вотще оставленной на попечение его жертвы, не компенсирует ли это хоть в малой степени его преступление? Не удвоится ли грех, если будет уничтожена не только Алитея, но и добро, которое та могла бы совершить? Казалось, сам Господь указал ему на необходимость такого поступка, ведь именно рука девочки помешала ему в роковой момент, когда он считал, что лишь секунда отделяет его от могилы. К этим смутным религиозным идеям присоединилось также мужское стремление защитить обиженных и помочь беспомощным. Внутренняя борьба была долгой и страшной. То ему казалось, что откладывать миг смерти будет трусостью и, продолжая жить, он расписывается в собственном предательстве и малодушии. А в следующую секунду приходила мысль, что трусость — это умереть, сбежать от последствий своих поступков и тягости существования. Глядя на сумеречный блеск моря, он будто бы надеялся, что из туманных вод поднимется видение и укажет или прикажет ему, как поступить. Он взглянул в небеса, спрашивая ответа у молчаливых звезд, и рокот волн словно заговорил с ним мертвым голосом, хрипло бормоча: «Живи! Живи, несчастная тварь! Как смеешь ты уповать на покой, которым наслаждается твоя жертва? Знай, что преступники недостойны смерти — лишь невиновным положена эта награда!»
Утренний ветерок освежил его лоб, и, когда щедрое солнце взошло над морем с востока, путник, бледный и изможденный, устало направился в сторону Треби. Кружилась голова, он чувствовал себя разбитым, но все же преисполнился решимости пожить еще немного — до тех пор, пока не исполнит хотя бы отчасти свой долг по отношению к милой сиротке. Решившись, он почувствовал, словно его бремя уже стало немного легче; то умиротворяющее чувство, что сопутствует раскаянию, проникло в его сердце — первая награда. Как скоро и отчетливо хвалит нас внутренний голос, когда мы поступаем правильно! К тому же он верил, что жить значит страдать; соответственно, для него этот выбор был доблестью, и его захлестнули восторг и пьянящее головокружение, что всегда следуют за первой попыткой осуществить благородное намерение, и, несмотря на физическую и душевную усталость, он ободрился. Вернувшись в Треби, он сразу бросился к своей кровати и уснул спокойным сном впервые с тех пор, как покинул место, где лежала та, кого он так преданно любил, хотя и стал причиной ее смерти.
Глава IV
Прошло два дня, и незнакомец с девочкой отбыли в Лондон. В решающий момент миссис Бейкер почувствовала укол совести и усомнилась, благоразумно ли было поручать свою невинную подопечную незнакомому человеку. Однако тот успокоил ее сомнения, продемонстрировав бумаги, где было указано его имя и звание — Джон Фолкнер, капитан туземной кавалерии армии Ост-Индской компании; кроме того, он сразу завоевал ее уважение своей независимой манерой держаться; по мнению миссис Бейкер, такая манера отличала лишь богатых людей.
Теперь ему предстояло собрать все свидетельства и документы, которые могли бы помочь установить личность малышки Элизабет. В наследство ей досталось незаконченное письмо ее несчастной матери, Библия, в которой имелась запись о рождении ребенка, молитвенник и личная печать с выгравированным на ней гербом мистера Рэби (печать миссис Бейкер благоразумно сохранила, а вот часы, поддавшись сребролюбию, продала); маленький письменный стол, в ящиках которого хранились незначительные бумаги и адресованные Эдвину Рэби письма от неизвестных людей. Просматривая содержимое ящиков, мистер Фолкнер обнаружил маленький иностранный альманах с гравюрами в роскошном переплете; на первой странице красовалась надпись, выведенная изящной женской рукой:
