Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Доведенный подобными мыслями до невыносимого отчаяния, он торопливо нащупал пистолет, встал и продолжил путь. Со всех сторон надвигалась тьма, но он смог различить перед собой ведущую наверх извилистую тропу; он взобрался на утес, открыл калитку и очутился на кладбище. О, как же он завидовал мертвым, невинным мертвецам, созерцавшим эту бренную картину незрячими взорами и спящим в окружении скорбящих друзей, которых подбадривала вера в мир иной! Невинность и покой представились ему такими прекрасными, такими желанными, но разве он, преступник, мог надеяться обрести их? На небосводе зажглась звезда, за ней другая, и устремленный вверх шпиль церкви, казалось, почти доставал до этих светил. Далее раскинулось темное молчаливое море; вокруг спали мертвые; высокая трава почти не колыхалась в теплой летней тиши. Все было окутано мягким и бархатистым покоем. Какую удивительную радость и благодарность Творцу, должно быть, вызывала у мирного ума безмятежная красота вечернего часа! Душу незнакомца вновь пронзила боль. Лоб судорожно нахмурился. «Если я умру, — воскликнул он, — пусть мертвые меня не отвергнут!»
Он огляделся в поисках укрытия, повинуясь естественному стремлению, которое испытывает всякий человек на пороге смерти, — стремлению найти уединенную пещеру или угол и спрятаться там, чтобы не осквернять взоры живущих безобразной картиной распада. Он приблизился к выбранному месту и некоторое время стоял, глядя вдаль, сам не зная на что; затем достал пистолет, взвел курок и, упав на поросший травой пригорок, поднес дуло ко лбу.
«Прочь! Уходи! Не трогай мамочку!» — раздался вскрик, но он его не слышал, так как все его органы чувств в тот момент отказали. Он нажал на курок, но кто-то дернул его за руку; пуля пролетела у самого уха и не причинила вреда, но шок от выстрела был настолько силен, что в своем полубессознательном состоянии несчастный поверил, что получил смертельное ранение, повалился на спину и, как потом рассказывал, решил, что это он испустил вопль, хотя кричал на самом деле кто-то другой.
Через несколько секунд он пришел в себя. Однако решимость умереть была столь сильна и настолько невозможной казалась мысль, что он прицелился неверно, что за эти несколько секунд весь мир словно растворился. Вздрогнув и поднявшись, он первым делом воскликнул: «Где я?» Что-то привлекло его взгляд — маленькая белая фигурка, лежавшая от него в нескольких шагах, и два сверкающих в темноте глаза, устремленных прямо на него. В голове пронеслась ужасная мысль: а что, если он убил не себя, а кого-то другого? С губ сорвался мучительный крик: «Боже милостивый, кто ты? Говори! Что я наделал?» Страх его усилился, когда он увидел, что перед ним маленькая девочка; он помог ей подняться, и ее глаза были полны ужаса и не мертвы; она молчала, но не была ранена, и он взялся ободрять ее и утешать, пока она, оправившись немного, не начала горько плакать, и лишь тогда он с радостью осознал, что это были слезы облегчения и ей уже не страшно. Он приподнял ее с земли, а она, рыдая, пыталась увести его прочь от оскверненной им могилы. В темноте черты ее лица едва просматривались, но все же он заметил, что она была необыкновенно хороша собой: прелестное личико и шелковистые волосы выдавали в ней дитя, которое любили и нежили, оттого он еще сильнее удивился, что встретил ее одну на безлюдном кладбище в столь поздний час.
Он ласково успокоил девочку и спросил:
— Как ты сюда попала? Что делаешь здесь в такой час и так далеко от дома?
— Я к маме пришла, — ответила девочка.
— К маме? Но где она? Я никого не вижу.
— Да здесь же она, здесь; мама здесь, — и девочка указала маленьким пальчиком на могилу.
Незнакомец вздрогнул; этот простой и нежный детский жест отчасти испугал его, и он наклонился прочесть надпись на надгробии, но различил лишь имя: Эдвин Рэби.
— Это не могила твоей матери, — заметил он.
— Нет, тут лежит папа, а мама рядом, вот здесь.
Мужчина, только что желавший себя уничтожить, ибо угрызения совести выжгли его душу дотла, совсем недавно полностью поглощенный своими чувствами, вздрогнул при мысли об одиночестве и страдании, о которых свидетельствовали эти слова; он внимательно посмотрел на девочку и поразился ее ангельскому виду; она говорила с прекрасной серьезностью, качая головой; губы дрожали, а большие глаза блестели от готовых пролиться слез.
— Бедное дитя, — промолвил он. — Значит, ты — Рэби?
— Мама звала меня малышкой, — ответила девочка. — Дома меня зовут маленькой мисс, но на самом деле мое имя Элизабет.
— Что ж, милая Элизабет, позволь отвести тебя домой; не можешь же ты всю ночь сидеть с мамой.
— Конечно, нет; я как раз собиралась домой, когда вы меня напугали.
— Забудь об этом; я куплю тебе куклу, чтобы загладить свою вину, и всякие игрушки; а пока подарю вот эту красивую вещицу, держи. — С этими словами он снял цепочку со своих часов и бросил ей; ему хотелось скорее отвлечь ее внимание от случившегося, чтобы она об этом забыла и по возвращении домой никому ни о чем не рассказала.
— Но вы больше не шалите, — предупредила она, подняв на него глаза, — и не садитесь туда, где лежит мама.
Незнакомец пообещал, что не станет, и поцеловал ее; он взял девочку за руку, и вместе они пошли к деревне. Элизабет болтала без умолку, и он слушал ее рассказы о матери и отвечал; ему не верилось, что он все еще жив и океанские волны плещутся у его ног, а над головой светят звезды; вместе с тем он испытывал злость и нетерпение из-за отсрочки, словно его план мог сорваться окончательно. Они шли по песку и наконец остановились у двери дома миссис Бейкер. Та стояла на пороге; увидев их, она воскликнула:
— Вот вы где, маленькая мисс, наконец-то! Чем это вы занимались? Вам давно пора в кровать, я испугалась, где вас носит!
— Не ругайте ее, — вмешался незнакомец, — она задержалась из-за меня. Но почему вы отпускаете ее гулять
