Песни/Танцы - Алексей Викторович Ручий

Что-то плывет перед глазами, какие-то фигуры и образы. Разноцветная чехарда сновидений. Казармы, плац, поезд, президент, телевизор, новости. Я мечусь в клетке собственного сознания, как животное, застигнутое врасплох лесным пожаром. Дни, месяцы, годы. Рождение, взросление, школа, институт, армия, работа, семья, рождение детей, работа, дом, работа, работа, работа, пенсия… смерть. Бесконечный лабиринт с одним входом и выходом. Войдя, ты уже знаешь, где выйдешь. Знаешь — как. Почему. Тебя вынесут. Но сперва ты поплутаешь по мрачным коридорам да скользким тропкам лабиринта.

Я просыпаюсь. Медленно выхожу из сна. Вырываюсь из его вязкой желейной патоки. Шевелю затекшими ногами, собираюсь с мыслями. Вроде стало лучше. По крайней мере, пропало ощущение скорого и неотвратимого конца, что было утром. Открываю глаза.

Комната. Та же самая. Те же звуки за окном — звуки конца весны, звуки предчувствия лета. Пение птиц, крики детей, плавное урчание каких-то механизмов. Ничего не изменилось.

Покинув диван, я иду покурить на лестничную площадку. Надо окончательно проснуться.

Пока курю, из соседней квартиры выходит сосед Лаврик — контуженный и крепко пьющий ветеран Афганской войны. Сегодня он, похоже, опять навеселе.

— Здорово, — говорит Лаврик.

— Здорово, — отвечаю я.

— Закурить есть? А то только проснулся. Надо за сигаретами сходить. И за водкой. Вчера нажрался — ух!

Говорит Лаврик после контузии плохо — слова, словно масло по булке, размазываются по губам — а пьяный тем более: с трудом разбираю, что он там вещает. Видно, как трясутся его руки. Печальное зрелище. Протягиваю ему сигарету.

— А ты чего? — спрашивает Лаврик, принимая сигарету и показывая пальцами, чтобы я дал еще и зажигалку. — Где был?

— В армии, — даю ему зажигалку.

Лаврик прикуривает.

— Ну и как там сейчас?

— Да так себе. Назад не тянет.

Лаврик ухмыляется, потом затягивается.

— Ладно, пойду собираться, надо водки взять, — он тянет руку для прощания.

Жму ему руку.

— Бывай, — говорю я ему.

— Давай, много не пей на дембель.

— Ты тоже.

— Мне-то что… — Лаврик с сигаретой исчезает в недрах своей квартиры.

Докуриваю в одиночестве. Смотрю в окно парадной, за окном плывут рыхлые облака. Ветер вяло рассеивает инверсионный след исчезнувшего за пределами окна самолета. Небо застыло в майской истоме, задумчивое, ленивое, дряблое. Небу некуда спешить в отличие от людей. Люди уйдут — небо останется.

Вернувшись в квартиру, решаю обедать. Аппетит вроде появился, теперь не придется запихивать еду в себя как утром. Вообще после сна самочувствие мое существенно улучшилось, пропали неприятные последствия вчерашней гулянки. Иду на кухню.

В холодильнике суп и макароны. Достаю и то и другое. Разогреваю. Телевизор не включаю — насмотрелся во время завтрака. Свежие новости, откровенно говоря, отдают чем-то несвежим. Все это мы уже пятьдесят раз съели и переварили. Хватит, устал.

В армии испытываешь информационный голод, потому что хоть телевизор в расположении и есть, и даже отведена ежедневная десятиминутка под просмотр программы «Время», посмотреть новости получается редко. Черпаешь информацию из писем с гражданки. Представляешь себе, как изменился мир в твое отсутствие. Потом возвращаешься и понимаешь, что ошибался. Все по-прежнему. Зачем вообще нужна информация, если она не позволяет тебе открыть что-то новое? Старые стены с новыми обоями, сильно напоминающими своих предшественников, и прошлогодний снег. К черту все. Жизнь циклична. И по большему счету скучна. Мы идем по дорогам, протоптанным сотнями поколений до нас.

Обедаю, смотрю в окно. За окном пятиэтажка-близнец нашей. Дальше деревенские домики и снова пятиэтажки — так причудливо строился наш микрорайон.

На самом деле раньше тут была деревня с обычными деревенскими домами и огородами. Но в последнее десятилетие Союза на ее месте решили построить современные многоквартирные дома для молодых семей, а деревенских переселить в них, попутно превратив в городских, но нагрянувшие Перестройка и развал СССР похоронили эти грандиозные планы, бессрочно заморозив последние стройки последней русской империи. В качестве надгробий на этом кладбище невоплощенных замыслов теперь торчат из земли забетонированные фундаменты не построенных жилищ прямо за нашим домом. Из их серых провалов прорастают к небу деревья.

Смотрю на дорогу — не асфальтированную и очень пыльную в сухую погоду, а также очень грязную — во все остальные погоды. Тут все какое-то недоделанное. Недостроенное, не заасфальтированное. Словно какой-то волшебный исполин когда-то взялся возводить тут сказочную страну, но в самый разгар стройки махнул на все рукой и исчез в неведомом направлении, оставив сказку незаконченной — несбывшейся мечтой.

После обеда я иду на улицу — кончились сигареты, надо купить. По пути встречаю своего друга детства — Петра.

— Здорово, — говорит он.

— Привет, — жму ему руку я.

— Куда направляешься?

— Да в магазин надо сходить…

— Пойдем вместе.

— Пойдем.

Идем, ведем разговоры за жизнь. Петр спрашивает, чем я собираюсь заняться после армии, то есть теперь. Я отвечаю, что надо восстанавливаться на заочное отделение в университете и устраиваться на работу.

— Дело хорошее, — говорит он.

— Любое дело хорошее, если его делать, а я вот пока только планирую.

— Ничего, старик, скоро перейдешь к активным действиям.

В ближайшем магазине покупаем сигареты и идем дальше — прогуляться по городу.

Майское солнце скользит своими лучами-щупальцами по облупившейся краске фасадов домов. На балконах сушится белье. Город не изменился. И не изменится.

В этой недостроенной, недоделанной сказке-жизни ничего не меняется, руины зарастают травой и деревьями, трава и деревья гибнут, и зима погребает их среди руин под толстым слоем снега. Люди стареют и умирают. Рождаются новые — чтобы постареть и сойти в могилу вслед за прежними. Колесо вертится, река сверкает на солнце. Дожди точат бетон. Годы точат сердца. Мы петляем по дороге, ведущей в тупик. Статичная стабильность. Ничего не изменится…

— Давай по пиву? — предлагает Петр.

— Давай, а то вчера так погуляли, что до сих пор немного муторно…

— Вот и подлечишься.

В магазине, куда мы заходим за пивом, встречаем знакомых парней — Артема и Федора. Они тоже покупают пиво.

— Какая встреча, — улыбаются они.

— Все пути ведут не в Рим, а сюда, — замечаю я.

— Хорошо вчера погуляли?

— Лучше не бывает.

— Ничего, сейчас поправишься!

Потом мы пьем пиво в аллее, под кронами густых лип. Наблюдаем за редкими прохожими, перебрасываемся короткими фразами.

— Ты последнюю игру «Зенита» смотрел?

— Это с «Динамо» которая?

— Ну да.

— Не смотрел, если честно.

— И правильно сделал. Скучнейший матч. Кое-как в нули сгоняли.

— Накупили игроков — на эти деньги два стадиона, наверное, можно построить, — а те играть не хотят.

— С двумя стадионами — ты слишком хватил.

— Два не два, а результат один, никакой.

— Посмотрим следующую игру. Когда, кстати?

— Послезавтра.

Напротив аллеи — салон сотовой связи, туда заходят редкие люди. Наверное, покупают новые модели телефонов. Чтобы быть — как они считают — лучше, моднее окружающих. Идти в ногу с прогрессом. Это их страхи. Отстать, выглядеть хуже, быть никем — это их оживший кошмар. Самый страшный кошмар обывателя — быть обывателем.

Я думаю о том, что наши дискуссии на тему футбола, популярной музыки, политики — это всего лишь способ ухода от обсуждения собственной жизни. Потому что мы знаем: в ней порядка нет. Проще говорить о последних приобретениях любимого клуба, на которые потрачены огромные деньги, чем о том, что твоя собственная экономическая ситуация ждет незамедлительных реформ. В нас слишком много какой-то целомудренной пустоты. Слишком многое в нас пугает нас самих. Наши страхи ведут нас. Уводят от себя, подальше, куда угодно — хоть к обсуждению телевизионного шоу «Дом-2» — лишь бы не назад, к угрюмому и пугающему самому себе.

— Хватит о футболе, — говорю я, — давайте еще пива возьмем.

Парни соглашаются. Мы идем в ближайший магазин, соседняя дверь с салоном сотовой связи. Чтобы купить банальное пиво и остаться банальными молодыми людьми. Новое, необычное, и старое, банальное, находятся по соседству. Смотрите не перепутайте двери.

— Пойдем на речку, — предлагает Петр, когда мы выходим из магазина.

— Пойдем.

— Я, пожалуй, домой, — говорит Федор, — надо в комнате убраться: матери обещал, вечерком пересечемся.

— Давай, звони тогда.

— Непременно.

Идем на речку. Я смотрю на свой родной город словно бы в первый раз. Вроде ничего не изменилось, а вроде изменилось все. Трудно разобрать. Что-то неуловимо другое, незнакомое прорисовывается в воздухе, в контурах домов, в идущих навстречу людях, но это другое все равно кажется уже виденным не один раз. Я не берусь судить время, пусть время судит нас. Наверное, даже стараясь остаться прежними, мы все равно меняемся, таково свойство времени.

Река все та же. Размеренно и сонно несет свои воды из далеких болот на юге к водохранилищу на севере. Берега в городской черте изрезаны