Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

Эти дни запомнились Павлу Ивановичу как одни из самых страшных в жизни. Слухи приходили то ужасающие, то утешительные. То говорили, будто весь Ля-Куртин снесен с лица земли артиллерийскими орудиями и погибло несколько тысяч мятежников. То поступали сведения противоположные, будто после первых залпов пушек сажееды сложили оружие и сдались, погибло человек десять, не больше, раненых не более двадцати.

Первое будоражило: погибли, но не сдались! Хотели в Россию земную, а отправились в Россию небесную. Второе успокаивало: слава богу, обошлось без больших жертв. Но при этом как-то тоскливо на душе: испугались, не захотели идти до конца...

Еще в лагере Курно появилось большое количество худых и высоких негров — какие-то сенегальцы на полпути из Марселя на фронт, они сновали повсюду и постоянно смеялись, скаля немыслимо белоснежные зубы. И кто-то из наших, нисколько не шутя, предположил, что их прислали доедать убитых сажеедов. Вот, мол, от этого-то они и радуются, предвкушая свежую человечинку. И хотя подобное конечно же бред собачий, в затуманенном сознании тревожная мысль билась: а вдруг возможно? Кто мог еще недавно подумать, что в России не станет царей? Это казалось немыслимым, а вот пожалуйста, случилось. И может быть, вовсе порядок вещей на земле нарушился и негры будут впиваться своими крепкими зубищами в русскую плоть! И когда сенегальцы ушли из Курно, думалось: неужто отправились в Ля-Куртин людоедствовать?

В конце сентября так называемые батальоны чести вернулись в лагерь Курно, выглядели они помятыми, но не от сражений, а от великой пьянки, которую им организовали победители. Они наперебой рассказывали, что все обошлось легко, потерь с обеих сторон мало, а тот самый артистичный оратор поручик Урвачёв, выступая на митинге, со смехом описывал события:

— Я же говорил, что сажееды — мелкота людская. Народ нетвердый ни башкою, ни душой. Красными знамями всюду разукрасились и думали, мы спугаемся. А как только мы им по ряжке вдарили, сразу же осели на корточки, башки свои ручками обхватили и обоссыкались. Пошли сдаваться. Только последние человек сто для форсу еще отстреливались, но и то скоро лапки кверху подняли. Ихний зачинщик, по фамилии Глоба, последним сдался. И сам как есть глоба — длинный, что твой шест, придурок. Сажееды!

— А сколько их там погибло-то?

— Да человек пятнадцать. Потому что быстро сдаваться стали, как только им патреты покровянили.

— А прапорщик Гумилёв что там делал? — спросил Павел Иванович.

— А ничего, — ответил Урвачёв. — Генерал Занкевич поменял адъютанта, у него теперича поручик Балбашевский, герой-прегерой. Лично вел против мятежников, сам двоих застрелил.

— А ты-то скольких сам убил? — спросил кто-то.

— Я-то? Я, братцы, шашкой махал. Скольких уложил, не могу сказать точно.

— Так как же тогда получается? — спросил Драчёв. — Если всего человек пятнадцать их погибло — двоих застрелил Балбашевский, а остальных ты шашкой порубил? Ну и гад же ты!

— Сколько всего там погибло, отвечай! — возмутились курновцы.

— Да идите вы к черту! — разъярился Урвачёв.

Но тут его схватили за горло:

— Отвечай, стерва!

— Да наврал я, братцы, ни одного... — захрипел глупый хвастун.

Его отпустили, едва не задушив, так что он еще долго откашливался.

Хотелось верить, что немного там погибло во время карательной акции. И как-то легче на душе стало, что хороший поэт Гумилёв не участвовал лично в расправе, поскольку больше не служил адъютантом у генерала Занкевича, палача Ля-Куртина.

Уж больно запало в душу Павла Ивановича про золотое сердце России! 

Глава четвертая

Красная армия всех сильней

Звание генерал-майора интендантской службы Драчёв получил за год до того, как над Родиной закружили крылья черные. А в тот самый день, когда враг стал топтать поля ее просторные, его назначили руководить интендантской службой Юго-Западного фронта. И отправился он в штаб генерал-полковника Кирпоноса, чтобы вместе с ним отступать на восток под чугунной германской мощью, после того как в танковом сражении под Дубно — Луцком — Бродами наши потеряли в десять раз больше танков и прочей бронетехники, чем оккупанты.

В июле-августе интендантское управление располагалось к востоку от Киева, в Броварах. Здесь, работая по восемнадцать–двадцать часов в сутки и постоянно недосыпая, Драчёв обеспечивал снабжение наших войск в сражении под Уманью, чудовищной катастрофе, во время которой немцы нанесли сокрушительное поражение и только в плен взяли полмиллиона солдат и офицеров! Таким же провалом закончилась и оборона Киева, 19 сентября в столицу Древней Руси вошли немцы, интендантское управление срочно переместилось на сто километров к востоку, в Прилуки, четыре армии и штаб фронта оказались в окружении. Командующий Юго-Западным фронтом Кирпонос и начальник штаба Тупиков погибли, героически сражаясь. Две недели второй половины сентября управление располагалось в Ахтырке, между Полтавой и Харьковом.

Драчёв выходил из окружения вместе с начальником оперативного управления генерал-майором Баграмяном, с которым подружился еще с начала войны, под Дубно. Как и с командующим ВВС Юго-Западного направления генералом авиации Фалалеевым.

В первую неделю октября интендантское управление Юго-Западного фронта оказалось за Харьковом, в Чугуеве, и уже оттуда Драчёва выдернули в Москву.

Как сильно билось сердце, жаждущее увидеть своих дорогих — жену Марусю и двух дочек! И вот наконец Чистые пруды, ставший уже родным Потаповский переулок, дом 9/11...

До революции он назывался Большим Успенским, в честь барочного храма Успения Богородицы, построенного крепостным архитектором Петром Потаповым еще при Петре I. При советской власти переулок переименовали в Потаповский, а в 1928 году на углу Потаповского переулка и Покровки по проекту архитектора Константина Аполлонова построили комплекс жилых зданий кооператива «Военный строитель». Дом в стиле конструктивизма, снаружи ничем не примечательный, даже можно сказать унылый, но квартиры добротные, удобные, и селились здесь люди заметные, не абы кто. Впрочем, уводили этих заметных людей незаметно и многих увели навсегда в эпоху всевластия Ягоды и Ежова. И освобождались квартиры, освобождались...

Хорошо, что семья Драчёвых вселилась в одну из освободившихся квартир во времена иные, когда Лаврентий Берия кровавой карусели своих предшественников сильно сбавил обороты. И уже спокойнее спали по ночам обитатели дома.

Драчёв нажал на звонок. Только бы их еще не эвакуировали! Массовой эвакуации населения столицы еще не объявляли, но семьи руководящего состава вооруженных сил уже потихоньку уезжали, о чем Мария сообщила ему в последнем телефонном разговоре, когда он звонил из Чугуева.

В квартире тупо сидела тишина. Он еще раз нажал на звонок и держал долго, секунд пятнадцать. Тишина даже не