Вечный день - Юлиус Фучик
Она встала, но ноги не держали ее. Во второй раз она упала на снег, сложила руки рупором и закричала:
— Ребята! Сюда-а-а!
— …а-а! — ответило эхо, перекликающееся с далекой орудийной пальбой.
Мадленку развеселил этот гром, она зааукала, как на сенокосе.
Но эхо не донесло ей ответа. Его уничтожили выстрелы, которые в это время раздались внизу, как будто под скалой.
Мадленка быстро сунула руку под кожушок, револьвера не было…
Она с испугом огляделась. На снегу, метрах в двух от того места, где она лежала, что-то чернело. Мадленка медленно поползла наверх.
Тяжелый мешок, который все время был на ее спине, тянул ее назад. Она скинула с плеч ремни — мешок покатился по откосу: он проскользнул между елками, больше Мадленка его не видела и не слышала шороха — наверное, где-нибудь зацепился. У нее похолодело в желудке. От голода или от испуга, что так глупо вышло с едой и с гранатами…
Быстро проползла она эти два метра и облегченно вздохнула. Это был ее револьвер. С пятью патронами…
Между заснеженными скалами была видна вырубка, от которой дорожка вела в лес мимо хаты, и тропа к Зузанкину колодцу. На вырубке было какое-то движение. Наверху, недалеко от дороги к хате, Мадленка увидела небольшой отряд, отступающий к лесу перед множеством серых солдат. Солдаты были примерно в половине пути, некоторые передвигались на лыжах рывками, медленно, но верно сокращая расстояние, отделяющее их от преследуемых.
Какая-то маленькая фигурка в белом плаще или кожухе из ряда преследуемых вдруг упала и покатилась вниз по вырубке. Белая шапка отлетела в сторону, фигурка докатилась до немцев, встала на ноги, тут же упала, и Мадленка увидела, что это женщина…
Небольшой отряд поднялся тем временем наверх на дорогу, было видно, что двое тащат за собой кого-то в сером немецком плаще. На развилке отряд остановился, кто-то прицелился в серый плащ, плащ упал на землю, и небольшой отряд — партизан — скрылся в лесу…
— Хорошо, ребята, хорошо… — шептала Мадленка, но тут поняла, что партизаны ушли от скалы, где она лежала. И Мадленке на минуту показалось, что среди них были знакомые фигуры, может быть, и Володя…
Стрельба утихала.
Солдаты сгрудились вокруг лежащего в снегу, послали в лес еще несколько автоматных очередей и осторожно вышли на дорогу.
Мадленка снова пересчитала патроны и крепко стиснула револьвер…
— Подождем, — сказал Томаш, когда они подошли к Струнге, крутому скалистому обрыву над Рантидяркой, в двух-трех километрах от хаты. — Подождем пока, потом легче пройдем.
— Но наши-то идут при свете, — возразил Йожо Майер, которому Володя перевязывал простреленную руку, — чего же мы тут торчать будем?
— Не дергайся, — остановил его Володя. — Томаш прав. Немцы посмотрят-посмотрят на капитана и пойдут за нами. А тут и скрыться можно, а если и выследят — защищаться. Дальше нужно будет спускаться по откосу, и нас продырявят как мишени… А погибнуть именно теперь, когда не только слыхать наших, когда всем сердцем чувствуешь, что они здесь, мне как-то не хочется…
— Немцы не останутся тут долго, — сказал Томаш, — они боятся гор не только ночью, но и днем… Вот не знаю, ребята, заметили вы, что от этих лыжников, которые гнались за нами, еще на Челенце отделилась небольшая группа. То ли они хотели на нас с тыла напасть, то ли поднимались к Вепорской скале… Я вам еще тогда хотел сказать, но та «барышня» так стреляла глазами, куда бы ей удрать, что…
— Как думаете, попали в нее? — спросил худенький Рудо из Михаловиц, который тоже был с ними.
— Черт с ней, — махнул рукой Володя. — Надо было сразу, возле машины… — Он сплюнул. — Подумать только, такие твари зовутся… звались женщинами… — Он взглянул на Томаша. — А какие женщины у нас — им, дорогим, чистым, верным, низко поклонился бы… — Он взволнованно замолчал и в замешательстве потер подбородок.
Все сидели задумавшись.
Эхо донесло четыре выстрела. Они вскочили.
— Идут, — неизвестно почему шепотом произнес Йожо.
Все взгляды устремились на лес, из которого они вышли, но там ничто не шевелилось. Потом раздался еще один отдаленный выстрел.
— Это от Грба, — сказал Томаш. — За нами сегодня больше не полезут. — Они взобрались на утес, стали смотреть и слушать. Из-за гор слышалась пальба, но вблизи было тихо.
Над лесом, в том направлении, где стояла хата, заклубился дым, темно-серый и тяжкий, он появился сначала на вершинах ближних деревьев, потом стал гуще, порозовел и пополз в гору.
— Зажгли хату, — высказал общую мысль Йожо Майер.
— Мстят за капитана и за пустую хату, все там сожгут, что под руку попадется, — усмехнулся Томаш, — не пойти ли нам двоим, что ли, так только, посмотреть… хоть издали… Черт знает отчего так тянет…
— Не блажи, не хватало тебе попасться к ним теперь! — не согласился Йожо Майер. — Володя, ты командир, скажи ему…
— Пошли, — сказал Володя, — вы трое ждите нас здесь, мы близко не подойдем… Только вылезем к окопу, где была рация, оттуда видно и хату и скалу. Хоть убедимся, что немцы, о которых говорил Томаш, правда хотели зайти с тыла, от скалы…
Володя отдал Майеру планшет с документами, отобранный у немецкого капитана, кивнул Томашу; они быстро сбежали по камням в лес… вот они мелькнули еще раз между деревьями и пропали.
— Какого черта, — ворчал Йожо, у которого начинала болеть раненая рука, — какого черта полезли они в это пекло!
А на Грбе и правда было пекло.
Деревянная хата полыхала ярко-красным пламенем, рвущимся из разбитых окон и с догорающей крышей. В отблесках огня в долине возле хаты мелькали темные фигуры солдат.
Немцы, видимо, не собирались идти дальше.
Томаш с Володей подошли к окопу, укрытому между старыми вывороченными корнями.
— Странно, что они успокоились. Нам это выгодно, только чудно́, — сказал Томаш Володе, внимательно осматривавшему долину.
— Боятся, — ответил Володя. — Они знали, что в горах большое соединение партизан… Как говорила жена Майера, в деревню пришли только вчера вечером, выступать хотели завтра. Эти за нами пустились только ради капитана…
— Не отомстили бы за капитана в деревне… — вздохнул Томаш. — Больше двух лет я дома не был, все это, — он оглядел заснеженную панораму гор и утесов, — все это я знаю как свои пять пальцев. Везде ходил, везде рубил лес… И знаешь, все это время я думал, когда все кончится, — после войны, — взойду
