Вечный день - Юлиус Фучик

Томаш глядел на Вепорскую скалу, из-под которой струился дымок.

— Значит, я не ошибся, — кивнул он в том направлении, — все-таки они там были!

Хата в долине догорала. Из ельника показались другие солдаты, они постояли около источника и, оглядываясь, быстро пошли по дороге, ведущей в деревню.

— Видишь, Томаш, — сказал Володя, глядя на Вепорскую скалу, — война еще не кончилась, а уж ты можешь взобраться на скалу, насмотреться, и привет в Шляйбу вместе пошлем. Только кричать будем не сейчас, ладно?

Они пошли к скале. Поднимались медленно, смотря по сторонам, около разбросанного, редкого ельника остановились и прислушались. Было тихо.

— Недалеко отсюда я первый раз встретился с твоей сестрой, с Мадленкой, — тихо сказал Володя. — Не знаю, говорил ли тебе вчера Майер…

Тут Томаш закрыл ему рукой рот и посмотрел на большую ель.

За елью серела немецкая каска. Они постояли несколько секунд, каска не двигалась. Володя подошел к ели. Нагнулся и поднял каску.

— Видать, не очень они заботятся о своей амуниции, — усмехнулся он.

— Эсэсовская, — указал Томаш на череп со скрещенными костями.

— Интересно, — задумался Володя, — что ж это были за выстрелы? Смотри, вот и рюкзак потеряли…

Из-под куста выглядывал мешок. Томаш вытянул его и внимательно осматривал.

— В этом мешке… — с трудом выговорил он охрипшим голосом и странно посмотрел на Володю, — в этом мешке я носил в лес еду на всю неделю… А этот ремень я сам пришивал.

— Что это ты? — забеспокоился Володя.

В мешке был каравай хлеба, сало, сыр, литровка со спиртом и двадцать ручных гранат.

Они глядели друг на друга, ничего не понимая, потом Володя положил все обратно, завязал мешок и пошел вверх по откосу. Томаш задумчиво шел за ним.

Вот следы на снегу, лужа крови. Метра через два опять кровь на снегу, потом еще и еще. Потом они увидели, что из-за веток торчат сапоги. Под развороченной елью лежало четверо немецких солдат. Они были мертвы. Томаш прикрыл их еловыми лапами.

— Черт знает что, — ворчал Володя, злой, как всегда, когда чего-то не понимал.

Снег вокруг был вытоптан. Следы вели сверху и снизу, из-за скалы, и уходили в ельник.

Томаш с Володей спустились по тропинке. Кое-где на снегу алели капли крови, иногда им казалось, что немцы кого-то тащили волоком.

На полянке возле Зузанкина колодца медленно догорал костер, над ним вился бледный, почти прозрачный дым.

Они подбежали к костру.

Недалеко лежала женщина.

Возле были разбросаны клочья белой одежды. По белому платку, которым были связаны ее руки, были вышиты красные и голубые цветы. На бледном лице — засохшая струйка крови. В уголках померкших глаз, еще расширенных ненавистью, блестели слезы…

— Мадленка!.. — Крик Володи был страшен, он бросился к ней, схватил ее руку.

— Мадленка… — повторил тихо Томаш, с ужасом глядя на мертвую сестру.

Володя приложил ухо к Мадленкиной растерзанной груди и долго слушал.

Томаш отвернулся и громко всхлипнул.

Володя положил на снег автомат и мешок, сел рядом с Мадленкой, закрыл ее глаза, еще полные слез, и опустил голову на сжатые кулаки.

Он сидел долго.

Потом встал, подошел к Томашу, который не отрываясь смотрел на Мадленку покрасневшими глазами, и положил ему руку на плечо.

— Надо ее похоронить… — с трудом сказал он. — Хотя бы пока не придут наши… Советская Армия… Похороним ее, Томаш… Здесь, под скалой, у колодца…

У них была одна саперная лопата. Они подкопали большой камень, вместе отодвинули его, вырыли яму. Пока Томаш выстилал ее ельником, Володя развязал Мадленке руки и бережно положил тело в зеленую могилу.

Засыпали ее землей, переглянулись, посмотрели на камень, не решаясь привалить его.

Но странное дело — камень лежал в углублении между скалами и острой гранью почти закрывал отверстие, из которого сочились капли — Зузанкины слезы…

— Давай оставим так… — показал Володя на камень. — Твоя мать, — проговорил он, помолчав, — рассказывала предание о Зузанке и уланах… Тогда она говорила, что тут текут чудесные слезы… И это до тех пор, пока все люди на свете позабудут слезы горя и останутся лишь слезы радости и счастья… Оставим камень, Томаш! Смотри, как мы привалили его, вода течет меньше… Пусть все ваши люди узнают, что Мадленкина страшная гибель была не напрасна… что камни с могил бойцов закрывают путь слезам горя и унижения…

Они постояли еще минуту и медленно пошли.

— Утром надо быть на месте, поспешим, — сказал Володя, когда они были уже под Струнгой и увидели возле знакомой скалы обеспокоенных товарищей. — А сюда скоро вернемся… С Советской Армией! — И он посмотрел в сторону вершин, за которыми усилилась орудийная пальба.

Перевела со словацкого Е. Аронович.

Милош Крно

МИНИСТР ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ

Снег уже сошел повсюду, и только в этой долине, обращенной на северо-восток, он еще сверкал сказочной белизной. Здесь было царство зимы. Человеческие следы лишь кое-где пересекали белый склон, к которому прилепился желтый домик под черепичной крышей. На опушке леса виднелись строчки следов зверей, напоминавшие неровные стежки на старинном домотканом полотне.

Домик с желтыми стенами и красной крышей под сенью старых елей казался большим мухомором. За домом журчал прозрачный ручей, вдоль которого карабкались вверх по склону и исчезали за поворотом рельсы узкоколейки.

На поврежденной ударом молнии верхушке ели пел серый дрозд. Немного пониже две синицы клевали повешенную на ветке шкурку от сала. Они оживленно щебетали, и казалось, что сверкающее на чистом небе холодное солнце вызывает у них весеннее настроение. Весна и в самом деле приближалась, а за горами грохотали орудия.

Война пока что обходила стороной этот глухой уголок, и даже снег на этих нескольких квадратных километрах сохранился нетронутым — белизну его не нарушили ни чужие солдатские сапоги, ни лыжи альпийских стрелков, ни танки или мотоциклы. Но сейчас немецкие солдаты, словно злые и назойливые осы, рвались сюда с севера и юга. Из последних сил, возможно, не осознавая еще близкого конца, стремились они на своих танках с драконьими и волчьими головами на башнях захватить и это «жизненное пространство» — островок свободной земли, заснеженную долину, которая оставалась партизанской территорией.

Желтый домик напоминал железнодорожную станцию; на стене его висел щит с рожком, свистком и лопатой. Из дома и в самом деле вышел железнодорожник. Он застегнул шинель, пригладил седые усы и долго глядел на рельсы, исчезавшие за скалистым поворотом. Потом взял стоявшую возле скамьи палку, начертил