Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

Глава тридцать пятая

Цветы и снежинки

Конечно, Чайковский! Вот только вальс цветов или вальс снежинок? Жена и дочери уверяли, что снежинок, и еще эдак кружились по комнате, плавно покачивая руками во все стороны, будто метелица:

— Аааа — аааа — а-аа, аааа — аааа — а-аа!

А он сердился и возражал:

— Да у меня память сами знаете какая, и я отлично помню, что вальс цветов! Па-па-па-пабам! Па-па-па-пабам!

— Да нет же, папа! Вальс цветов транслировали после объявления об окружении армии Паулюса, он как раз такой торжественный.

— Я тоже помню, что вальс цветов тогда, а не когда мы приехали.

— А когда приехали, звучал вальс снежинок. Трудно перепутать, потому что первый снег пошел.

— Какой первый снег, болтушки! Вы приехали двадцать какого октября? Двадцать седьмого? А первый снег в ноябре пошел, я как раз после второго приема у Сталина возвращался.

— Да нет же, папочка, я еще сказала: «Вот так квартирка!» И закружилась, как снежинка, по прихожей, оттуда — в гостиную, вокруг стола.

— Отец, тебе опять надо в санаторий, у тебя в голове события жизни путаются.

— Да не путаются, у меня цифры точно в голове сидят, вот спросите, сколько суконных шинелей было отремонтировано на Сталинградском фронте за истекший сорок второй год. Спросите, спросите! Сто десять тысяч двести восемьдесят четыре штуки. Хотите проверить, я вам сейчас копию годового отчета предоставлю. Так, где там она? Вот, пожалуйста, проверьте. Страница тридцать девять.

— И проверим. Так, что ты говоришь? Шинелей сук? Тут так значится.

— Да не сук, а суконных. Сто десять тысяч двести восемьдесят четыре штуки.

— Точно! Шинелей сук сто тысяч штук.

— Какое сто тысяч?!

— Да правильно, сто десять тысяч двести восемьдесят четыре штуки. А кожобуви?

— Кожаной обуви шестьсот семьдесят семь тысяч семьсот семьдесят шесть пар.

— Лучше бы все семерки были.

— Вот ты цифры помнишь, отец, а какой вальс, когда мы приехали, не помнишь. В Архангельское! И всей семьей!

Эти радостные разговоры окружали собой как цветами и снежинками проводы уходящего сорок второго. В углу даже стояла елочка, сверкая огоньками и игрушками, и на столе было чем закусить; конечно, не икра и крабы, но вполне себе сырокопченая колбаска, как на той выставке в апреле сорок первого, и даже кусок сыра в обертке с надписью «Government cheddar» — все, чем позволил себе побаловать семью главный интендант генерал-лейтенант Драчёв. Почему не генерал-майор? А вот потому!

За окнами их новой квартиры на 4-й Тверской-Ямской черную ночь пронизывают малюсенькие искорки редких снежинок, вчера ударил мороз, и «три девицы под окном пряли поздно вечерком». Точнее, две девицы — студентка Московского архитектурного института Надежда Драчёва, предпочитающая, чтобы ее все звали не по паспорту, а, по семейному обычаю, Наташей, ее младшая сестра десятиклассница Гелия и их благочестивая мать Мария Павловна — старший бухгалтер юридической части Упродснаба ГИУ РККА. И эта троица не пряла, а лепила пельмени, которые сейчас висят за окном в мешке, ожидая своей участи, целых триста тридцать четыре штуки, тут уж не нужна феноменальная память отца семейства, триста тридцать три с мясом и одна со жгучим грузинским перцем, кому достанется, тому счастье в Новом году. Конечно, не у каждого москвича подобное богатство висит за окном, но неужели главный интендант всей Красной армии не может позволить себе такую малость?

Помнится, еще кое-кто с ехидством спрашивал: «Как это тебе удается?» Где, интересно, теперь тот мелкий бес? Был ли он или приснился?

— А вот мы сейчас включим радио, и пусть оно нас рассудит, — предложил отец семейства и отправился в угол, где на тумбочке, созданной руками главного интенданта, как на троне, восседал СВД-9. Сейчас его говорящее величество спало, не помышляя о встрече Нового года, но великий Драчёв уже приблизился к нему и приготовился крутануть черный вентиль на животе у супергетеродина:

— А ну-ка, что он нам споет или скажет?

Крутанул, и все не поверили ушам — из черной тарелки динамического громкоговорителя зазвучало не что иное, как вальс снежинок!

— Не может быть! — ахнула Мария Павловна.

— Вальс снежинок! Вальс снежинок! — захлопали в ладоши студентка и десятиклассница. — Мы же говорили! А ты спорил! — Они обе вскочили и принялись порхать снежинками вокруг стола, напевая: — Аааа — аааа — а-аа, аааа — аааа — а-аа!

И, глядя на них, Павел Иванович тихонько прослезился и пробормотал:

— Вот оно, счастье!

— Счастье, отец, счастье! — услышав, улыбнулась Мария Павловна. — Мы снова все вместе встречаем Новый год. И ты выпьешь бокал шампанского. Ничего страшного, если превратишься в оперного певца, мне давно хочется в Большой театр.

— А я не против, чего мне стесняться, я дома. Честь мундира не осрамлю.

Он припарадился — любо-дорого посмотреть: молодой, пока еще сорокапятилетний, подтянутый, а главное, в петлицах уже не две, а три звезды, с середины ноября он — генерал-лейтенант.

Да, конечно, и теперь он это четко вспомнил, когда он привез три самых любимых существа на свете в их новую московскую квартиру и включил радио, играл вальс снежинок, а на следующий день, точнее, ночь Хрулёв снова привел его в кремлевский кабинет — по стенам дубовые панели со вставками из карельской березы, на полу красная шерстяная дорожка, письменный стол, покрытый зеленым сукном, фотография Ленина, читающего «Правду», длинный стол для приемов, книжный шкаф, портрет Суворова...

Вместе с Драчёвым, тогда еще двухзвездным генералом, скромно пропуская его вперед, вошел Кормилицын, по-прежнему заместитель начальника Управления снабжения горючим. Правда, на мундире у Михаила Ивановича появился новенький орденок Красного Знамени.

На сей раз и народу немного. Среди приглашенных Маленков, который был Драчёву неприятен: в сорок лет обрюзгший, лицо лоснящееся, про которое острые языки говорили: «Маленков поел блинков». Да и кто он такой? Что полезного сделал для страны? Какая-то невнятная должность ответственного за партийные документы. В его кабинете арестовали Ежова, который чуть не вознамерился свергнуть Сталина и занять его место, это хорошо, но все равно непонятно, какое такое большое значение «поел блинков» имеет для СССР.

Зато второго присутствующего Павел Иванович хорошо знал и