Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Павел с величайшей осторожностью чиркнул спичкой о коробок, бережно накрыл ладонями трепещущий робкий огонек, дал ему окрепнуть и прикурил, с наслаждением затянувшись горьким дымом с привкусом сушеных листьев, — на этот раз сигарета явно была не из офицерского пайка. Он закашлялся и, утираясь рукавом, протянул дымящийся окурок Степану.
— Ты кури, кури, — отмахнулся тот, — я себе еще найду, у меня на это дело нюх, как у легавой… Ах ты зараза! — воскликнул он вдруг, выглянув наружу из-за выступа стены. — Легок на помине, легаш нерусский! Ишь, чи-киляет, как кум по предзоннику, весь из себя… Ты кури, — повторил он, обернувшись к спрятавшему драгоценный окурок в кулак Павлу, — докуривай, я его отвлеку.
Он встал, оттолкнувшись ладонями и лопатками от неровной каменной стены, огляделся по сторонам, явно что-то выискивая, подхватил свое кайло и вдруг с размаху ударил им по большому осколку камня — не острием, а серединой деревянной рукоятки. За первым ударом немедленно последовал второй; прочная рукоятка треснула наискосок, но выдержала. Тогда Степан ударил еще раз, и отлетевшая головка кирки с торчащим из обуха длинным деревянным клыком с печальным звоном запрыгала по камням. Приходько подобрал ее, вышел из ниши и двинулся навстречу приближающемуся охраннику, заранее виновато разводя в стороны руки, в каждой из которых было по обломку кайла. Смысл этой пантомимы был прост и понятен: инструмент пришел в негодность, не выдержав энтузиазма, с которым заключенный номер такой-то долбил скалу, а значит, упомянутого заключенного необходимо либо поставить на другую работу, либо снабдить другим, исправным инструментом, а может, и наградить за проявленное усердие. Любой из перечисленных вариантов предусматривал прямое и непосредственное участие охранника, и Павел, не особенно торопясь, но и не мешкая, добил окурок в три глубокие, на все легкие, затяжки.
Когда добравшийся до самого основания огонек обжег губы и пальцы, Лунихин уронил оставшийся мизер под ноги и растер подошвой. Голова у него закружилась, к горлу подкатила тошнота; это немного напоминало приступ морской болезни, и Павлу невольно вспомнились рассуждения Приходько о вреде курения и о прекрасной возможности избавиться от этой скверной привычки, предоставленной заключенным охочими до порядка немцами. «Данке шен, благодетели, — подумал Павел, снимая с рукоятки отбойного молотка и пряча в карман робы обрывок провода. — Я бы, наверное, гвозди глотать начал, если б вы запретили этим заниматься. Просто так, из принципа — давился бы, но глотал…»
Освобожденный от «ручного газа» отбойный молоток замолчал, и стало слышно, как охранник орет на Приходько, поминая супоросую свинью, стельную корову и жеребую кобылу, а также иных домашних животных. Потом он перестал орать. Это было скверно, потому что слишком скоро; Павел осторожно выглянул из ниши, и верно: Приходько лежал на земле, скорчившись и прикрывая голову скрещенными руками, а охранник, придерживая на боку висящий дулом вниз автомат, неуклюже и не очень-то умело, но зато старательно и с удовольствием пинал его ногами, норовя попасть в живот.
Охранник был немолодой, хорошо упитанный; слабо подпоясанная ремнем с коробкой противогаза и подсумком с магазинами для автомата шинель мешала ему, надетая из опасения схлопотать по черепу чем-нибудь тяжелым каска съезжала на глаза, и он очень быстро запыхался.
Осознав, что экзекуция окончена, Приходько живо поднялся на четвереньки и из этого положения, как спринтер с низкого старта, рванул куда глаза глядят. Судя по тому, как он двигался, досталось ему далеко не так сильно, как могло бы. Немец попытался отвесить ему прощальный пинок в отставленную корму, но промазал и едва не свалился сам. Павел уже испугался, что сейчас последует автоматная очередь, но фриц ограничился отрывистым: «Хальт!» Степан благоразумно остановился, повернулся к нему лицом и замер, опустив руки по швам и понурив голову. Пулеметный расчет у входа в штольню от души развлекался, отпуская неслышные за грохотом отбойных молотков комментарии. Охранник сердито пролаял что-то про кладовую, новое кайло и славянских недоумков, у которых руки вставлены не тем концом и вдобавок не в то место, после чего, поправив сползающую каску, с солидной неторопливостью возобновил прерванный обход. Степан подобрал сломанную кирку и, нарочито, явно притворно хромая и кренясь на правый борт, зашлепал опорками в сторону инструментальной кладовой.
Сие, помимо всего прочего, означало, что перекур окончен и Павлу Лунихину пора приниматься за работу, пока гнев раздосадованного двумя последовавшими друг за другом практически без перерыва происшествиями охранника не обрушился на его остриженную ступеньками голову.
«Покурили», — подумал он, беря наперевес отбойный молоток, и вдруг поймал себя на том, что улыбается. Виноват в этом, несомненно, был Приходько, хотя, если разобраться, ничего веселого или хотя бы смешного в инциденте со сломанным кайлом не было. Ну, разве что то, как фриц замахал руками, пытаясь удержать равновесие, когда его сапог вместо тощего Степанова зада угодил в пустоту…
Павел непроизвольно фыркнул и налег грудью на плоскую головку отбойного молотка. Молоток застучал, вгрызаясь в камень, оставляя на нем извилистые борозды, откалывая куски и плюясь колючей каменной крошкой. Краем глаза Лунихин увидел прошедшего мимо ниши охранника — пузо вперед, жирный подбородок вздернут, толстый зад оттопырен так, что расходятся полы коротковатой шинели, — и снова, не сдержавшись, фыркнул. Арбайт махт фрай, работа делает свободным… Да черта с два! Свободным человек рождается, и, если он таким родился, таким он и останется даже в концлагере. Такие, как Степан Приходько, есть в каждой казарме, в каждом окопе, на каждом, даже самом маленьком, судне и почти в каждом лагерном бараке. Не герои и не клоуны, они просто живут, как умеют, без натуги, с видной за версту и потому безобидной хитрецой прокладывая свою, далеко не всегда прямую и гладкую, дорожку по жизни, в которой, как им представляется, они все понимают. Наблюдать за ними когда смешно, когда грустно, но никогда не скучно; в силу свойственного им невежества от их советов и рассуждений порой встают дыбом волосы по всему телу, но рядом с ними почему-то всегда легче переносятся любые невзгоды.
Молоток вдруг застучал как-то по-другому и замолк, провалившись в пустоту. Павел замер, вслушиваясь в неровный перестук осыпающихся в открывшейся пред ним темной дыре камней. Судя по звуку, там, за тонкой стенкой, имелось довольно обширное пространство — камням, по крайней мере, было куда сыпаться.
Павел огляделся. Охранник снова был далеко. Тогда он аккуратно прислонил молоток к стенке, послюнил палец и поднес его к неровному отверстию в камне.
