Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Слегка ошеломленный этой пламенной речью и фантастическими прожектами Штирер до краев наполнил бокал и выпил его досуха в три огромных, жадных глотка.
— Мой бог, — сказал он, — какая ответственность! Но все равно, Хайнрих, мне непонятно, почему ты возлагаешь такие большие надежды на этого русского. Вряд ли ему так уж много известно. И потом, мне кажется, Абвер недурно справляется со своей работой…
— Я ценю труд адмирала Канариса и его людей, — заверил Шлоссенберг с гримасой, которая противоречила смыслу произносимых слов. — Но если у нас есть Абвер, то у русских имеется СМЕРШ, который тоже работает весьма профессионально. Разумеется, этот русский — не пуп земли, чтобы водить вокруг него хороводы, да и операции такого масштаба не планируются на основании показаний одного военнопленного. Будут данные разведки, добытые нашим доблестным Абвером, будут другие пленные… Но почему бы не воспользоваться случаем, если он сам идет в руки?
— Что ж, пользуйся, — возвращая его с небес на землю, будничным тоном предложил восстановивший своеобычное ироническое хладнокровие Штирер.
— Да, ты прав, — помрачнел бригаденфюрер, — ключик от этого ларца с сокровищами потерян, и я пока не знаю, где его искать. Но кое-какие мысли на этот счет у меня имеются. Ты, — даже не подумав перейти на русский, обратился он к Павлу, который искренне надеялся, что о нем забыли, и, несмотря на тревогу и боль в натруженных, сбитых ногах, готов был стоять здесь и слушать хоть трое суток кряду. — Ты будешь говорить или нет? Имей в виду, всякому терпению есть предел, и мое уже почти истощилось!
Павел с готовностью повернулся к нему, изобразив лицом самое напряженное внимание, а потом со вздохом пожал плечами:
— Виноват, господин бригаденфюрер, вы бы все-таки по-русски, по-вашему я ни бельмеса не понимаю… Чего надо-то?
— Надо, чтобы ты начал говорить и рассказал все, что знаешь, об оборонительных укреплениях Кольского залива и силах Северного флота, — сказал бригаденфюрер по-русски.
— Да я бы рад…
— Знаю, знаю, слышал много раз. Ты всей душой рвешься помочь, но тебе мешает проклятая амнезия… У меня крепнет подозрение, что никакой амнезии у тебя нет, но я пока воздержусь от крутых мер. Пока! — повторил он, многозначительно подняв кверху указательный палец. — Окончательное решение будет принято после того, как ты продемонстрируешь свою готовность служить рейху. Не беспокойся, ничего сверхъестественного и особенно сложного от тебя не потребуется, это так же легко, как ответить «да» или «нет» на вопрос, идет ли за окном дождь.
В зеленоватой тени абажура блеснули его обнажившиеся в недоброй, многообещающей улыбке зубы, и Павел с замиранием сердца понял, что короткая пауза истекла и бригаденфюрер наконец решился на ответный ход. Каким будет этот ход, оставалось только гадать, но продолжавшая играть на затененном абажуром лице улыбка не сулила Павлу Лунихину ничего хорошего.
В лучах установленных по периметру просторной рукотворной пещеры прожекторов густыми клубами плавала пыль пополам с сизым дымом дизельных выхлопов. У дальней стены дымил и трясся громоздкий неуклюжий гибрид компрессора и электрогенератора, но его гудение и треск заглушал доносившийся со всех сторон множественный грохот отбойных молотков. С громким шорохом и стуком сыпались камни, скрипели несмазанными колесами тачки, по неровному полу змеились, перекрещиваясь, толстые пыльные кабели и резиновые шланги, по которым к молоткам подавался сжатый воздух. В штольне было холодно и сыро, и заключенным поневоле приходилось работать из последних сил, чтобы хоть немного согреться. Пыль забивала ноздри, дым разъедал глаза, в горле першило, но никто не жаловался, поскольку жаловаться было некому.
Молоток дробно трясся в руках, наполняя все тело неприятной вибрацией, от которой потом от отбоя до подъема продолжали дрожать все мышцы. Его заостренное зубило скользило по бугристой каменной стене, скалывая мелкие кусочки; потом Павел нащупал удобную выемку, налег на молоток всем телом, и зубило наискосок, снизу вверх, пошло в породу, по которой зазмеилась, с каждым мгновением делаясь длиннее и шире, кривая глубокая трещина. Почувствовав, что зубило вот-вот застрянет, Павел ослабил давление на рукоятки, прекратив подачу воздуха, потянул молоток на себя и вбок и с шумом отвалил приличных размеров кусок породы. В клубах пыли камень скатился по груде щебня, едва не переломав ему ноги. Лунихин сплюнул набившуюся в рот пыль и утер нос грязным рукавом полосатой робы.
— Привет стахановцам! — послышался у него за спиной неуместно веселый голос. — Даешь три нормы во имя процветания Третьего рейха!
Павел оглянулся. У входа в неглубокую нишу, которую он успел выгрызть в гранитной стене с начала смены, стоял, опираясь на здоровенную кирку и скаля в щербатой улыбке пеньки сломанных зубов, бывший пограничник, а ныне военнопленный Степан Приходько. Лунихин кивнул ему, а затем, проверив, нет ли поблизости охраны, полез в карман.
Ближайший охранник находился на расстоянии добрых пятидесяти метров, да к тому же стоял спиной, наблюдая за человеком, из последних сил сражавшимся с груженой тачкой. На глазах у Павла своенравный одноколесный механизм окончательно потерял управление, съехал с дощатого настила и перевернулся, рассыпав свое содержимое и опрокинув беднягу в полосатой робе. Охранник шагнул было вперед, сдвигая со спины на живот автомат, но заключенный уже торопливо возился на земле, складывая камни обратно в тачку, и немец передумал принимать карательные меры. Он замер, широко расставив ноги в сапогах с короткими широкими голенищами и держа автомат поперек живота, не спуская глаз с нарушителя установленного порядка. Это было надолго — минуты на две как минимум, — и Павел решил рискнуть.
Он находился здесь уже полтора с лишним месяца и за
