Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Такие носки приобрел, — сказал коллегам британский лорд. — Цвет понравился. Голубое с желтым.

Никакого расизма: «русня» — это не нация, пояснил джентльмен, «русня» — это варварское состояние этноса, своего рода плесень. Бывает вирус, бывает инфекция, бывает русня. Русню следует уничтожить, а что будет с континентом Россией, это потом решим.

— Русские бегут, — говорил Арестович влажными губами, — обсуждать победу неинтересно. Интересно обсудить иное: что же делать с Россией?

Украинская сила (то есть немецкие танки, французские гаубицы, американские ракеты, английские самолеты, чешские бронемашины, польские пушки) ломила вперед, напирала на те территории, что когда-то подарили Украине Владимир Ленин, Григорий Маленков, Никита Хрущев, Иосиф Сталин, Борис Ельцин. Советскую власть ненавидели, но ее подарки ценили. Кто-то скажет, что это нелогично. Но история не связана с логикой. На те территории, которые теперь для украинцев были своими, кровными, близкими сердцу, шли германские танки, чтобы вырвать их из алчных русских рук. И прогрессивный мир ликовал: жадный медведь сунул было лапу — забрать свое, а просчитался: это уже совсем не его земля, угодил в ловушку хищник.

— Тормози, — сказал Варфоламеев, — вон указатель: Тула уже. Давай пельменную искать.

Нашли кафе, которое раньше называлось «Корчма Тараса Бульбы», а сейчас переименовали в «Третий Рим».

За соседним столиком — седая учительница, участвовала в московских демонстрациях «За честные выборы» десять лет назад. Тихая, сосредоточенная.

— Вот, мы приехали толстовские места смотреть, — сказал ей Варфоламеев.

И впрямь, Тула — город Толстого.

— Граф Толстой с ума бы сошел.

— А «Севастопольские рассказы» куда деть?

— Вы из Москвы? Чиновник правительственный?

— Ну-у-у, — сказал Варфоламеев. — Инспектор из счетной палаты. Аудитор. Воруют много. Вот и посылают нас. С проверкой.

— Дорогая машина, — с сомнением сказала учительница.

— Казенная машина, — сказал Варфоламеев. — Чтобы страху на генералов нагнать. Воруют.

— Нужно их остановить, — подтвердила учительница. — Остановить войну. А то ведь позор какой. У меня подругу арестовали. За то, что она против войны.

— А кто же за?

— Россию опозорили, — грустно сказала учительница и заплакала. Она плакала искренне, тяжело, навзрыд.

— Ты не плачь, мама, — сказал веселый Василий. — Мы придем с победою назад.

— Над кем победа? В братьев же стреляем. Мне перед учениками стыдно. Не могу больше врать.

— А братья в нас стреляют, — уточнил Варфоламеев. — Вы не врите ученикам.

— Так мы первые начали! Мы! Мы! — и учительница тяжело плакала.

— Война, — сказал Варфоламеев. — Тут все равно, кто первый.

— Как это — все равно? А право международное? — и она плакала.

Обстрелы Донбасса стали ежедневными, и притча Соломона о спорном ребенке приобрела зловещее подтверждение. В новой притче обе женщины согласились с предложением разрубить младенца. Донецк украинцы считали «своим» городом, однако били из германских гаубиц по тому городу, который желали вернуть, и убивали тех людей, коих желали видеть украинцами. Жителям Донецка запретили под страхом пятилетнего тюремного заключения просить русские паспорта: считали население «своим», приписанным к земле. Стреляли по донецким рынкам, по школам, по общежитиям, по больницам — и разорванные тела дончан именовали «пазл из орков». Но украинцы стреляли «по праву»: это ведь украинская территория, как зафиксировано в документах. А русские стреляли, «не имея на то законных прав», так выходило. Уничтожили город Мариуполь, который считали своим ошибочно, вот если бы Мариуполь приписан был к России, тогда совсем другое дело. Значит, если город «свой», его можно уничтожать, а если «чужой», то оснований стрелять еще больше. Царь Соломон бы удивился: ребенок оказался абсолютно никому не нужен.

Собственно говоря, чьи это земли, не знал вообще никто, кроме международного права. Специалисты по международному праву считали, что право нарушено. Но какое же «международное право» во время войны?

— Международное право нарушили, — скорбно сказала учительница. — И врут все время.

— Вы учительница, знать должны, — сказал Варфоламеев. — Никакое международное право не вечно. Это как носки. Поносил и выбросил. Право и закон всякий раз пишут заново, после заключения мира. Версальский мир отличался от Брестского, а Брестский мир — от Тильзитского, а Тильзитский мир — от Вестфальского. Какому именно праву надо сейчас следовать? Если Конституцию России четыре раза переписали, так почему международное право — нельзя?

— Разве четыре раза Конституцию меняли?

— Четыре. И еще вот что. Я — аудитор, мне знать положено. Когда в одном месте цифру замажешь, подлог в другой документ переползет. Вот половую принадлежность отменили в Европе. Нет больше ни мужчин, ни женщин. Пол номер один, пол номер два и пол номер три — средний. Я не против. Но это вроде как нарушение конвенций. Нарушили базовые права семьи. Это серьезней, чем права суверенной Украины. Что такое Украина? Так, один раз высморкаться. А весь мир делится на мужчин и женщин. Если тут границы нарушены, значит — везде можно.

— Мне подумать надо, — сказала учительница.

— С классом обсудите.

И опять Варфоламеев ехал по шоссе, по которому тянулись батальоны, шедшие умирать на юг. Давно позади осталась Тула, далеко впереди был южный город Воронеж. Центр прекрасен, а окраины — как везде. Тянулись низкие блочные застройки, бетонные заборы, чахлые поля. И военные грузовики не кончались. Длинная, глухая, златоглавая, тяжелая Россия пришла в движение и шла, шла, шла в направлении украинских степей, а навстречу России двигалась западная сила — оружие и деньги, отданные в руки степной вольнице. Наследники Петлюры, провозгласившие себя острием западной цивилизации, мчались по донецким степям на германских танках; но разве не в этом и состоял план Барбароссы? Ясно было, что под таким напором путинская орда не устоит.

Говорили, бои скоро переместятся к Ростову и Белгороду, а там и Воронеж недалеко. Что, страшно, москали? Страшно тебе, Путин? Низкорослого президента России, человека с монгольским лицом, боялись решительно все, но в приличном обществе полагалось говорить, что боится именно он, президент России.

Пропагандист Арестович уверял своих слушателей, что с Путиным перманентная истерика, правозащитница Терминзабухова именовала Путина «бункерный дед», подразумевая, что трус отсиживается в бункере, тогда как лидеры свободного мира, как правило, идут в атаку в полный рост. Активист украинского сопротивления, акварелист Клапан, обычно употреблял грубое выражение «дед зассал».

Министры и финансисты, торговцы оружием и председатели фармацевтических концернов, наркобароны и портфельные инвесторы, защитники окружающей среды и девелоперы, эту среду уничтожающие, — все деловые люди прогрессивного человечества, все демократы, все деловые партнеры цивилизации — договорились считать именно этого маленького человека причиной всех бед мира. С жестоким русским узурпатором сводили счеты за перегретые цены на недвижимость