Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

те годы сердца аппаратчиков. И радостные, обласканные новой властью салютовали шампанским: думали, вот их-то как раз взяли в демократическое завтра! Наивным нуворишам милостиво улыбались: проходите, гости дорогие, здесь вот порожек, не оступитесь; это вот живопись такая абстрактная, модно собирать. А это у нас гостиная. Присаживайтесь на диван, у вас штаны, надеюсь, чистые? Ну, пришлось потерпеть: цивилизованные господа принимали нуворишей во дворцах и даже строили для них яхты, такие же, как себе. И русские олигархи пыжились, надували щеки: они свой народ потоптали конями в угоду ханам, а то, что сами будут следующими под копытами — ну кто же знал? Коммунистическая партия давала номенклатуре дачу лишь на время службы, вот и западная цивилизация выдала недра России олигархам лишь во временное пользование. То была середина игры, миттельшпиль. А наивным ворюгам уж мерещилось — попали в эндшпиль! Нет, это было так, разминка — антракт в буфете. Зато потом — размен фигур, блестящий натиск, эндшпиль! Одним ударом доверчивых ворюг лишили всего: яхт, дворцов и гольф-клубов. Но шут с ними, с яхтами, и черт с ними, с виллами, главное ведь не в дорогих бирюльках, главное — в сущности собственности: олигархат разом лишили ресурсов проклятой России. Вот из-за чего шла игра: из-за недр бесхозной страны-континента. Вот что стояло на кону, а наивные нувориши полагали, что главное — это коллекция авангарда и завтрак у Тиффани. Игра растянулась на тридцать лет, подманивали, покупали, поощряли, дразнили; впрочем, и Веллингтон не сразу сумел затравить корсиканца. Задача у игрока была деликатная: следовало нефть и газ изъять у подлых олигархов Абрамовича и Дерипаски (что, само по себе, справедливо), но при изъятии собственности скрыть факт, что краденое принадлежит народу суверенного государства, — этот факт следовало обойти. Не упоминать вовсе. Ворованное прежде являлось собственностью русского народа — и просто так отнять у народа ресурсы его земли в прежние времена было невозможно. А теперь факт былой принадлежности был уже неважен: отбираем-то у негодяев-злодеев. В этом таится красота комбинации: эндшпиль выстраивался блестяще. Разумеется, отобрав у воров награбленное, никто не собирался вернуть собственность потерпевшему. В намерения прогрессивного человечества не входило огорошить радостной новостью бабку из Воронежа: мол, возрадуйся, бабка Елизавета! Обокрали тебя, доверчивую, но белые сагибы вернут тебе украденное! К тебе вернулись права на дивиденды от торговли аммиаком!

Нет, безразлична новому порядку судьба некрасивой Елизаветы. Будем реалистами: бабка в Воронеже была обречена сразу. Войной на Украине завершился развал Советского Союза и, соответственно, произошел долгожданный дележ ресурсов континента. Со времен колонизации Африки то была самая большая авантюра Западного мира.

— Скоро Воронеж, Андрей Андреич.

В темноте всех красот не рассмотреть. Но герб с двуглавым орлом был освещен, а пригороды Воронежа не изменились за тридцать лет. Герб Империи пожаловали за строительство кораблей, река выходит к Азовскому морю, только где уже те корабли и где та империя. Уверенно можно сказать, что в светлый новый мир Воронеж не зовут. Собственно, этого никто и не скрывал.

— Мы не возьмем вас в новый мир, — ликовал куратор Грищенко, обращаясь к воображаемым русским партнерам, и его желтые панталоны сияли в лучах лампионов киевского ресторана. — Вы — имперцы, а вот в нашей новой империи вам места не будет.

— А каково ваше мнение, имеет русский народ право на существование? — взыскующе спрашивал на своем телешоу украинский пропагандист Арестович у беглого российского поэта Зыкова. И Зыков старался ответить наиболее приятным образом.

— У вас, конечно, есть право русских убивать, — говорил Зыков, сияя.

— Полагаете? — И полные губы улыбались поэту в ответ.

— Время России истекло, она мне более не интересна, — и поэт отряхивал прах России с полных рук своих. — В новый мир она не войдет. России не будет. Ее вытрут с карты, как грязное пятно.

Въехали в город. Варфоламеев предложил Василию пообедать.

— Спасибо, хозяин, — сказал Василий. — Уважил шофера! Я думал, скажешь: хватит с тебя, Василий, и тульских пряников. Чего закажешь? Я лично пельменей возьму. Милое дело.

Они съели по две тарелки пельменей, Варфоламеев запил пивом.

— Вот, подойди к нам, милый человек, — словоохотливый шофер подозвал посетителя пельменной, — расскажи нам, москвичам, что в воронежских землях творится.

— Не стану я с вами говорить, — сказал хмурый посетитель, — вы на заграничной тачке приехали. Номера, небось, правительственные. И стоит, небось, мильон. Ты — холуй, а хозяин твой — барин, держиморда.

— Точно! Иномарка! — подтвердил веселый Василий. — Владелец — зверюга. А мы — шоферы-сменщики. Перегоняем хозяйскую тачку. Шеф решил этот поганый мерседес вернуть фрицам. Пусть подавятся. Верно говорю, Андрюха?

— Ну-у-у, — подтвердил Варфоламеев. — Мы этот вагон тротилом набьем и к фрицам с горки спустим.

— Дело, — сказал посетитель, — а то обидно выходит русскому человеку.

Поговорили о фрицах и о московском ворье. Потом опять погнали.

Нагнали танковую колонну, автомобиль пошел вровень с головным танком, танкист сидел на откинутом люке башни; курил. Потом обогнали колонну, нагнали джип, шедший впереди. Варфоламеев махнул водителю рукой.

— Даешь Берлин! — крикнул водитель весело.

— Даешь цивилизацию! — крикнул в ответ Варфоламеев.

Водитель ругнулся и показал средний палец.

— Вот, все говорят: цивилизация, — рассуждал между тем водитель Василий. — Раньше я про эту «лизацию» мало слышал. Правда, мы бедно жили, лизать было нечего.

Глава 35. Германская философия в отчем доме

Марк Рихтер на общий праздник не пошел.

Родной город ошеломил; рассказывают, что при виде Медузы Горгоны человек цепенеет и не может двинуться. Так случилось и с Рихтером. После долгого снежного пути, оказавшись на площади Белорусского вокзала, он вгляделся в Москву и оцепенел.

Он помнил район хорошо: сразу за площадью проходила большая магистраль, за ней россыпь улочек, причем все три улицы называются «Тверская-Ямская», только под разными номерами; а если пойти в противоположную сторону и магистраль не пересекать, то дворами выйдешь к Пресне. Район Красная Пресня, некогда пролетарский район, место баррикадных боев 1905 года, своего рода Сент-Антуанское предместье Москвы, век спустя стал кварталом мелких лавок и мелких лавочников; но за годы перестройки лавки снесли и возвели массивные особняки с каменными балясинами. Как и прежде, Россия обладала тем же магическим свойством: она была некрасива и проста, но смотрящий ей в глаза застывал обездвиженный, подавленный равнодушным величием.

Идти он никуда не хотел — ни в сторону Пресни, ни к Тверским улицам; застыл и не мог двинуться.

Стоял посреди площади, смотрел, как снег идет. Сыпало не сверху, а сбоку, сразу с трех сторон: ветер рвался из-за здания вокзала, затем менял направление, прятался в ангарах и за