Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— Чтобы все было в квадратиках и полосках?

Казило смеялся наивности старика.

Проект многообещающий. Полканов одобрил тактику. Если победит Россия, ей потребуется налаживать связи с Западом. Если победит Украина, соблазнительно показать, что все русское — оно на самом деле украинское. И российская империя — это своего рода вульгаризированная Украинская республика. Слыхали про куратора Грищенко? Своеобразный человек, всегда ходит в штанах лимонного цвета. Почему лимонные штаны, спросите вы? Украинец, им свобода самовыражения присуща! Он в квадратиках разбирается. Надо идти в ногу со временем.

— Смените микроскоп на телескоп — увидите звезды большой политики, — так говорил Казило профессору.

— Какие же звезды? Квадратики и полоски. — Роман Кириллович не любил лозунги. — Авангард двадцатого века — это искусство автократии, а не демократии. А, впрочем, возможно, во флоте так проще… — Ученый неожиданно для себя озадачился вопросом: как случилось, что из социальных утопий народников выросло творчество плоского авангарда. Просветители желали демократии, и Малевич с Родченкой звали к демократии; однако первая фантазия гуманна, а та, что пришла на смену — императивна. Как причудливо используют тот же самый термин.

— Неужели это утопия?

— Вам Малевич не нравится?

— Как такое может нравиться? Председателя НКВД Ежова тоже не уважаю.

— Малевича сравниваете с Ежовым?

Будущий директор гигантского центра искусств, Арсений Казило, вольготно развалился в вольтеровском кресле (сохранилось в квартире Рихтеров еще от деда, профессора минералогии), снисходительно оглядывал книжные полки («вот, набрали книг и считают себя умными, но актуальных процессов не понимают») и старался доступным для старика языком объяснить суть вещей.

— Человечество должно говорить на одном общем языке.

— Значит, авангард — это вроде эсперанто? — старик глядел на прогрессивного собеседника так, как крестьянин смотрит на пилота космического корабля.

Казило, снисходя, растолковывал:

— Создаем кластер современного искусства!

— Что вы создаете? — ужасался Роман Кириллович.

Терпение, и еще раз терпение. Казило объяснил старику непонятное слово.

— Кластер — новая форма рыночных отношений. Объединение разнородных элементов в единый продукт. И повсеместное внедрение синтетического продукта.

— Как демократия, да?

— Вы уловили суть. Вот, скажем, у вас есть башмаки. И африканцы хотят такие же башмаки. Такие же ботинки дать не сможем, но построим в Африке магазин, где будут продавать обувь, похожую на нашу.

— Африканцам нечем за обувь платить. Они босиком ходят. Но квадраты легче тиражировать, чем ботинки, верно? — Роман Кириллович засмеялся.

— Вот и договорились! После работы хоть Трубецким, хоть Данте занимайтесь! А на службе давайте глобальную демократию строить.

Граждане России освоили иностранное слово «кластер», которое обозначает сеть однородной продукции; все жили внутри гигантского кластера цивилизации: типовые магазины, однородные фильмы, одинаковые газеты, дублирующие друг друга партии, стандартные взгляды; штучный человек исчез, и, если матери в роддомах по старинке считали, что произвели на свет нечто уникальное, им доказывали, как они неправы. Война стремительно утилизировала штучный товар. Тирания нового типа устроена по принципу кластера. Демократически настроенные люди по привычке обличали злодея-тирана, однако им возражали, что тиран зависим от пяти-шести таких же, как он, прагматичных людей, тиран представляет интересы группы, только и всего. И если это была правда, то группа обслуживала аппетиты тысячи приближенных, управляющих их бизнесом и имеющих с этого бизнеса доходы. Отличить, где именно воля верховной группировки, а где воля обслуживающего менеджмента, стало невозможно. Тысяча приближенных опиралась на миллион чиновников, также необходимых для управления. Кому-то хочется по старинке называть чиновников винтиками системы, но нет — то полноправные части единого организма.

Количество участвующих в государственном строительстве росло в геометрической прогрессии. Империя представляет собой уже не пирамиду, устремленную вверх, но гигантскую воронку, втягивающую в себя население. На дне воронки пребывал тот, кого по традиции именовали тираном, но был он тираном или нет — его воля была лишь следствием винтообразного погружения миллионов воль внутрь воронки. В трактате «О добровольном рабстве» Боэси описал, как расползается тирания в обществе, делая заинтересованными в тирании буквально всех; во время торжества демократии закон этот усугубился тем, что даже субъект, находящийся в оппозиции к тирании, вовлечен в круговорот воронки. Новая империя питается демократией, сделана из материала демократии: тиран и становится избранником демократии. Воронка нео-имперского социума есть противоположность пирамиде классической империи, и происходит так потому, что империи нового типа выстроены на базе демократии.

Сталин, Гитлер и Муссолини строили «ретро-империи». Сегодня строят империи нового типа: ретро-авангард.

Отличие одно: и власть, и оппозиция при ретро-авангарде синтезированы в единый кластер. Люди нуждаются в символическом обозначении убеждений, они могут с равным успехом представлять и власть, и оппозицию. Лидер лейбористов может с успехом представлять тори; лидер националистов способен возглавить интернационал.

Тиран нового типа отнюдь не схож с пауком, сидящим в центре паутины, и не похож он на опухоль, дающую метастазы — тиран есть одна из метастаз демократии. А что именно является опухолью, понять было затруднительно, так как внимание оппозиционеров сосредоточено на метастазах.

— Роман Кириллович, разве не вы опубликовали опус «Россия — европейская держава»?

— Боюсь, вы неверно поняли мою книгу, — бормотал старик; но куда деться от житейских потребностей в оплате труда.

— Мы лучших людей планеты привлекаем. Грегори Фишман — один из учредителей кластера современного искусства. Слыхали о Фишмане?

— Нет, — отвечал честный Роман Кириллович.

— У вас брат в Оксфорде? Скажите, пусть приезжает.

— Давно не разговариваем с братом.

— Как печально.

— Бывает. Агамемнон поссорился с Менелаем.

Поскольку имена эти куратору Казило ничего не говорили, тему он развивать не стал. Предложил сосредоточиться на задачах дня.

— Роман Кириллович! Докажите, что можете участвовать в жизни современного мира!

Сотни миллионов ушли на то, чтобы воздвигнуть на Камчатке, в Таймыре, в Сургуте и в Томске громады блестящих зданий. Квадратиков и полосок создано много, но хватит ли квадратиков на все музеи? Но как иначе войти в мировую цивилизацию?

— Вы правы. — Роман Кириллович Рихтер вытерпел унижение. Сказал сухо: — Извольте, займусь глобальной цивилизацией.

И он занимался. Исправно получал зарплату.

Но с недавних пор профессор стал испытывать тревогу. Без причины подходил к окну, выглядывал в Трехпрудный переулок, обозревал кривые тополя и футбольную площадку. Чего боялся он? Черного воронка, комиссаров в кожанках? Он не смог бы ответить.

Рассказывают, что люди перед арестом находятся в состоянии повышенной ажитации, пугаются любого звука. Роман Кириллович не знал за собой вины, по просьбе музея обосновывал мысль, будто современное искусство есть мост в будущее — к единству демократического человечества. Заявление ни к чему не обязывало, но предчувствие беды сверлило мозг. Вина, если вдуматься, была: ведь Роман Кириллович не любил авангард, а музеи по стране множились, количество квадратиков росло.