Письма - Винсент Ван Гог
Середина мая 1889
591
Я все время думаю о необходимости работать, и я верю, что восстановлю свою полную способность к работе очень скоро. Но часто я нахожу работу, которая меня столь сильно поглощает, что я неумело разбираюсь в остальной части моей жизни.
22 мая 1889
592
Вот новое полотно размером в 30, снова совершенно заурядное, как картинка с парочкой влюбленных на свидании в зеленом уголке, из тех, что продаются в дешевых ларьках.
Толстые стволы деревьев, земля тоже в плюще, на ней то тут, то там барвинки, в каменной тени – скамья и куст бледных роз, выдержанные в холодных тонах. На переднем плане растения с белыми чашечками. Картина написана зелеными, фиолетовыми и розовыми красками.
Проблема в том (она, к сожалению, не касается дешевых картинок и мелодий шарманки) – как придать всему этому стиль.
С тех пор как я здесь, запущенного сада с соснами и высокой, буйно растущей травой вперемежку с разным сорняками мне было достаточно для моей работы, и я не выходил за его пределы. Однако окрестности Сен-Реми очень красивые, и, без сомнения, я потихоньку начну изучать их.
Вчера нарисовал очень большую бабочку, достаточно редкую, известную под названием «мертвая голова», с потрясающе изысканной окраской: черный, серый цвета, переливающийся белый, тонированный кармином, таинственно переходящим в оливково-зеленый. Она очень большая! Написать насекомое означало его убить, что очень печально, ведь это такое прекрасное творение природы. Я пришлю тебе рисунок с ней, а также несколько других, с различными растениями.
9 июня 1889
594
Какие новости я должен рассказать тебе? Нечего особенного. Работаю над двумя пейзажами (размер холстов 30) с холмами, один из них – вид окрестностей из окна моей спальни.
На переднем плане поле, плоское, с побитой бурей пшеницей. Ограда, и за ней серая листва оливковых деревьев, несколько домиков и холмы. Над всем этим – большая бело-серая туча, купающаяся в лазурном небе.
Пейзаж в целом предельно прост, то же касается колорита. Он составит пару этюду спальни, который я испортил. Когда объект, который изображаешь, показан таким образом, что соблюдаются все законы стиля, не это ли настоящее искусство?
16 июня 1889
Сестре В12
Я только что закончил пейзаж с оливковой рощей; листва серая, деревья, немного напоминающие ивы, отбрасывают фиолетовые тени на залитый солнцем песок. Затем другой пейзаж: поле созревающей пшеницы, окруженное ежевикой и зелеными кустами, в конце поля – небольшой домик с высоким, мрачным кипарисом, растущим на фоне расположенных на расстоянии голубоватых холмов, оттененных фиолетовым, и над всей этой картиной – небо цвета незабудок, подцвеченное розовым, чистые тона которого контрастируют с выжженными колосьями пшеницы, написанными в густых и теплых тонах, похожих на хлебную корку.
У меня есть еще один холст с пшеничным полем, что рядом с холмами, полностью опустошенным и совершенно плоским, которое заливает проливной дождь.
17 или 18 июня 1889
595
У меня есть пейзаж с оливковыми деревьями, а также новый этюд со звездным небом.
И хотя я не видел последних работ Гогена или Бернара, убежден, что эти два этюда похожи по чувству, выраженному в них.
Когда ты посмотришь на эти этюды какое-то время, как и на этюд с плющом, ты получишь бо2льшее представление, чем я могу выразить словами, о том, о чем мы иногда говорили с Гогеном и Бернаром, о том, что занимало наши мысли. Это не вопрос возвращения к романтике или религиозным идеям – отнюдь нет! Однако, позаимствовав у Делакруа цвет и рисунок, более спонтанный, чем поддельная точность, можно точнее, чем кажется, выразить сельские окрестности, более чистые, чем пригороды Парижа и его ночные заведения.
25 июня 1889
596
Сейчас прекрасные, теплые деньки, и я начал писать несколько новых полотен, так что сейчас у меня одновременно в работе двенадцать холстов размером в 30. Два этюда кипарисов очень сложного бутылочно-зеленого оттенка – передние планы я пишу пастозно белым, и это придает поверхности устойчивый вид.
Новостей, чтобы о них написать, нет, поскольку один день здесь похож на другой. Единственная идея, которая меня занимает, это то, что пшеничные поля и кипарисы стоит рассмотреть поближе.
У меня есть хлебное поле, очень желтое и очень яркое, возможно, это самое светлое из всего, что я делал до сих пор.
Кипарисы продолжают занимать мои мысли; я хотел бы сделать с ними что-то похожее на мои полотна с подсолнечниками; меня удивляет, что до сих пор у меня не получилось изобразить их так, как я вижу.
Прекрасными линиями и пропорциями они напоминают египетские обелиски.
И какая у них особенная зелень!
Это черное пятно посреди залитого солнцем пейзажа, но это пятно – одна из самых интересных черных нот и то, что труднее всего передать.
Их нужно видеть здесь, на фоне голубого неба, в голубом, я хотел сказать. Чтобы писать природу здесь, как, впрочем, где бы то ни было, нужно провести много времени наедине с ней.
Думаю, из двух полотен с кипарисами лучшим будет то, этюд которого я сделал. Деревья на нем очень высокие и густые. Передний план с ежевикой и кустарником очень низкий. Позади фиолетовых холмов – зелено-розовое небо с полумесяцем. На передний план я наносил мазки особенно пастозно, кусты ежевики – с пятнами желтого, фиолетового и зеленого.
2 июля 1889
597
Чтобы ты имел представление о том, что я сейчас делаю, посылаю тебе дюжину рисунков, все они с полотен, над которыми я сейчас работаю.
Последнее из тех, что я начал, – пшеничное поле с крошечным жнецом и большим солнцем. Картина полностью написана желтым, за исключением стены и фиолетовых холмов на заднем плане. Другая картина почти такая же по сюжету, различие лишь в цвете – серовато-зеленом и бело-голубом небе.
У меня есть кипарисы с колосьями пшеницы, маками и голубым небом – это нечто похожее на шотландскую ткань. Небо написано очень густо, как у Монтичелли; поле пшеницы с солнцем передают ощущение невыносимого зноя, они также написаны пастозными мазками.
Июль 1889
598
По тому как стремительно созревает пшеница, можно судить о
