Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Шэнь Цунвэнь

звучать последняя сказанная им фраза. Хуагоу снова стал петь для нее свой песни. Вся в смятении, она попросила его еще раз поклясться перед Небом, а когда он поклялся, она словно бы обрела некую защиту и отдала ему себя без остатка. Когда вернулся муж, он подбежал к Сяосяо — его ужалила в ручку мохнатая гусеница, в месте укуса образовался довольно большой отек. Сяосяо выдернула засевшее жало и постаралась высосать все из ранки, чтобы уменьшить припухлость. При этом она подумала о совершенной только что глупости, словно лишь сейчас поняла, что поступила не вполне правильно.

Хуагоу соблазнил ее в четвертом месяце, когда пшеница стала желтой, а в шестую луну, когда поспели сливы, ей вдруг стали нравиться недозревшие плоды. Она чувствовала, что с ее телом происходит что-то неладное, и, повстречав в горах Хуагоу, рассказала ему об этом, спрашивая совета.

Они говорили и говорили, но Хуагоу так и не сказал ничего путного. Хотя в свое время он и клялся перед небом, теперь он совершенно не знал, как поступить. Росту в нем было много, а смелости мало. Когда ты высок и силен, легко можно натворить худых дел, однако недостаток храбрости не позволит исправить совершенные ошибки.

Сяосяо, теребя в руках свою косу — длинную и блестящую, словно чернохвостая змея, — вспомнила о городе:

— Хуагоу да, — сказала она, — давай уедем в город, там свобода, найдем работу и будем жить, что скажешь?

— Так не пойдет. Нам в городе делать нечего.

— У меня живот растет, так тоже не пойдет.

— Надо поискать лекарство. На рынке есть лекарь, который торгует разными снадобьями.

— Лучше бы ты принес мне это лекарство поскорее, а то…

— Ты хочешь сбежать в город за свободой — не выйдет! Там все чужие, там на все свои законы, там даже побираться нельзя без разрешения.

— У тебя просто нет ни стыда, ни совести, ты мне жизнь сломал. Хочу ли я сбежать? Я умереть хочу!

— Я поклялся, что никогда не обману тебя.

— Обманешь или нет, — что мне с того! Помоги мне поскорее избавиться от этого куска мяса, что у меня в животе. Мне страшно!

Хуагоу так ничего и не сказал ей в ответ, и вскоре ушел. Когда некоторое время спустя вернулся муж с полной пригоршней боярышника, он увидел, что Сяосяо сидит одна на траве и плачет, глаза ее покраснели от слез. Он очень удивился этому и спросил:

— Сестричка, что случилась? Почему ты плачешь?

— Да ничего, букашка в глаз попала, больно.

— Дай я подую.

— Не надо, уже прошло.

— Вот, посмотри, что у меня есть!

Он вынул из кармана и стал раскладывать перед Сяосяо ракушки и камушки, которые насобирал в ручье. Сяосяо какое-то время смотрела на это глазами, полными слез, а потом, через силу улыбаясь, сказала:

— Братик, мы с тобой так хорошо ладим. Пожалуйста, не говори никому, что я плакала, а то кто-нибудь может огорчиться.

Разумеется, дома так никто и не узнал о случившемся.

Через полмесяца Хуагоу потихоньку собрал свои вещи и исчез, ни с кем не попрощавшись. Дед выспрашивал у Немого, вместе с которым тот жил, почему он пропал и где он? В горы к разбойникам подался, или записался в армию, подобно Сюэ Жэньгую?[25] Немой в ответ лишь покачал головой, сказав, что Хуагоу к тому же остался должен ему двести юаней, а перед тем, как уйти, даже словом с ним не обмолвился, — бессовестный. Немой говорил за себя, никак не объясняя причин бегства Хуагоу. Вся семья целый день гудела от удивления и обсуждала странный поступок работника до самой ночи. Однако он ничего не украл, никого не похитил, поэтому довольно скоро все позабыли о нем.

Сяосяо была той же Сяосяо, между тем ей не становилось легче. Было бы хорошо забыть Хуагоу, но ее живот рос и рос, и кто-то начал шевелиться внутри, заставляя Сяосяо испытывать чувство тревоги и проводить ночи без сна.

У нее испортился характер, появилась раздражительность; о переменах, произошедших в ней, знал только муж, с которым она стала обращаться строже.

Будучи по-прежнему неразлучна с мужем, она сама не очень хорошо понимала, что на нее находит, что творится в ее душе. Порой посещали мысли о том, что ей следовало бы умереть и что лучше всего, если прямо сейчас, тогда все уладится само собой. Но почему она должна умирать? Она так радовалась жизни и хотела жить дальше.

Когда кто-нибудь из домашних, не важно кто, случайно заводил речь о младшем брате мужа или о детях вообще, или же вспоминал о Хуагоу — эти слова, словно острые ножи, вонзались в сердце Сяосяо.

С наступлением восьмого лунного месяца она забеспокоилась, что правда скоро выплывет наружу, поэтому потащила мужа гулять в храм, где загадала желание и съела пригоршню пепла из курильницы. Это заметил муж, который тут же спросил, зачем она ест пепел. Сяосяо сослалась на боли в животе, при которых это средство помогает. Конечно, она все выдумала. Она молила всех святых о помощи, но те ей не внимали, и ребенок внутри нее продолжал расти.

Еще она часто ходила к ручью пить ледяную воду, что также не укрылось от глаз мужа; на его вопросы она отвечала, что, мол, просто хочется пить.

Никакие средства, к которым она прибегала, так и не смогли избавить Сяосяо от нежеланного существа. О большом животе знал только муж, но он не смел рассказать об этом родителям. Из-за того, что они так много времени проводили вместе, а также из-за разницы в возрасте, муж питал к Сяосяо смесь любви и страха — чувство более сильное, чем к собственным родителям.

Она все еще помнила клятву Хуагоу и другие события того дня. Стояла осень, и повсюду вокруг дома гусеницы превращались в куколок. Муж, словно специально дразня Сяосяо, часто напоминал ей о том случае, когда его ужалила мохнатая гусеница, тем самым каждый раз пробуждая в ней неприятные воспоминания. Из-за этого она возненавидела гусениц и непременно давила их ногой, если они попадались ей на глаза.

В один из дней вновь прошел слух о том, что в окрестностях появились студентки. Услышав эту новость, Сяосяо словно погрузилась в сон наяву и долгое время неотрывно, точно зачарованная, смотрела в ту сторону, где восходит солнце.

Она решила убежать, подобно Хуагоу; собрала немного вещей, намереваясь в поисках свободы примкнуть к студенткам на пути в большой город. Но еще раньше, чем она двинулась, ее намерения были раскрыты