Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская
Она никак не ожидала встретить такого элегантного кавалера в этой душной грязной зале, среди таких уродов и пожалела о том, что недостаточно почистилась и прикрасилась. Вава принялась искренно и довольно громко восхищаться собакой, а Мимочка тем временем рассматривала его бледное лицо с чудесными черными глазами и все подробности его изящного туалета.
Maman, бегавшая устроить Катю, вернулась, задыхаясь от жары и усталости, и села рядом с ним. Дамам подали завтрак. Мимочка неохотно подняла вуаль, ей казалось, что она должна быть ужасна; но она ошибалась, и в этом сейчас же убедил ее взгляд его черных глаз, с удовольствием остановившихся на ней. Мимочке стало весело, как ей давно не было, и с этой минуты все ее путешествие стало ей представляться совсем в другом свете. Оно, конечно, немного утомительно, но зато так освежает, встряхивает, так не похоже на петербургскую, монотонную, будничную жизнь.
Maman принялась болтать, и он узнал, что ее зовут Мимочкой и что она едет на Кавказ. А он? Куда он едет? Может быть, тоже на воды?.. Он бледен, и что-то в его взгляде, в углах рта говорит об утомлении, если не о страдании… И он худ, у него даже слегка впалые щеки… Бедный, он тоже болен, тоже страдает… И так изящен, так изящен… А какие глаза! Ему тоже подали завтрак, и он стал есть, а Мимочка украдкой продолжала свои наблюдения. Все в нем – и манера есть, и манера сидеть, и прическа, и платье – обличало человека из общества.
Вава между тем уже гладила его собаку и собиралась отдать ей половину своего цыпленка, но maman так умоляюще посмотрела на нее, что она бросила собаку и приняла свой самый чинный и степенный вид. Ньюфаундленд, повертевшись около нее и оскорбившись ее внезапным равнодушием, подошел к мосеньке, пробуя свести с ней знакомство. Мосенька, проснувшись и увидав над собой такое чудовище, страшно перепугалась, затрепетала всем телом и принялась ожесточенно ворчать и лаять. Молодой человек отозвал ньюфаундленда, и дамы узнали, что его зовут Rex. Затем все продолжали завтракать, но Мимочке казалось, что что-то сближает ее с этим молодым человеком – вероятно, общий стол, накрытый общей скатертью, на которой стояли тарелка с хлебом и графин с водой, тоже общие для обоих, или же то, что они оба так красивы, молоды, элегантны и так не похожи на окружающих их захолустных помещиков и растрепанных, измятых провинциалок с папиросками в зубах. Они завтракали, и глаза их часто встречались и говорили что-то друг другу. У него были большие черные глаза; у нее были глаза Мадонны.
Мимочке становилось все веселее и веселее. Эта усталость и легкая головная боль, звон стаканов, шарканье ног и говор пестрой толпы, все это было что-то новое, начало чего-то… И время до отхода поезда пролетело незаметно.
Они сели в дамское отделение, а он сел в соседний вагон, и Мимочке стоило высунуться из окна, чтобы увидеть его, так как он тоже выглядывал из своего окошка.
И опять поезд летит, летит по зеленой степи, пестреющей весенними цветами. В дамском отделении, кроме наших дам, сидела еще одна дама из Москвы, с которой maman сейчас же познакомилась. Дама хоть и была москвичкой, но знала пол-Петербурга и не замедлила найти с maman общих знакомых и даже родственников. Дама бывала на кавказских водах и могла дать maman много драгоценных указаний насчет гостиниц, квартир, прачек и т. п. A maman в свою очередь рассказала ей о Мимочкиной болезни, о ее припадках и бессоннице, и дама-москвичка, поглядывая на разрумянившуюся и развеселившуюся Мимочку, которая ребячески болтала и смеялась с Вавой, не знала, смеется над ней maman или нет…
На каждой станции он выходил и прогуливался перед их вагоном, поглядывая на Мимочку, которая смотрела на небо или на станцию. И как это сокращало дорогу! Теперь на нем была уже не шляпа, а круглая дорожная шапочка, которая еще более шла ему. Вава скоро заметила его манёвры и сказала Мимочке:
– Кажется, этот красавец для тебя здесь прохаживается. Какие у него глупые башмаки!
Мимочка заступилась за него, говоря, что башмаки как башмаки и что она видела точно такие на французском актере в его бенефис; вероятно, это в моде…
С наступлением вечера Вава ушла на свой любимый пост – к открытому окошку, провожать заходящее солнце… И стоя там и глядя на розовые и лиловые облака, поминутно меняющие форму, на широкую зеленую степь, Вава испытывала часто находящий на нее прилив любви к Богу и людям. Ей хотелось обнять весь мир, обнять людей, как братьев, дать им света и тепла, хотелось подвига, и жертвы, и дела, какого-нибудь хорошего дела, не узкого, как этот изъезженный путь с проложенными на нем рельсами, а широкого, безграничного, беспредельного, как эта степь, как небо, как море, как радость, как любовь… Молодой бледный месяц вырезался уже на потемневшем небе. Солнце скрылось. С его заходом степь менялась и окутывалась тенями. Пробуждался мир духов, мир фантастический… Вава смотрела на молодой месяц и вспоминала недавно прочитанные ею книги о спиритизме. Правда это или неправда? Как живут души, расставшись с телом? Где они? Зачем и как живут? Видят ли они нас? Жалеют ли нас?.. Смешны ли им наши страдания?.. Жизнь и смерть… Сколько тайн, сколько загадок в природе! Есть ли кто-нибудь, кто все, все знает или хоть много знает, как гетевский Фауст? И хорошо ли знать так много, все понимать, все видеть, подобрать ключи ко всем тайнам, или лучше быть такой, как она, ничего не знать и ощущать счастье только от сознания своей молодости, своего полного любви сердца и прелести этой степи и этого молодого месяца?..
Maman и дама продолжали неумолчно беседовать в вагоне. Они не могли вспомнить, за кем была замужем дочь Веревкиной от первого брака, которая была раньше невестой Мещерского, зятя Екатерины Ивановны?.. Мимочка тоже не помнила… И Вава не знала… Потом maman стала перечислять даме все, что она везет с собою. Maman держалась того мнения, что если едешь за границу, то можно ехать совсем налегке, так как за границей везде и все можно достать. В России же, особенно в провинции, нигде и ничего нельзя достать,
