Золотой век русской поэзии - Вильгельм Карлович Кюхельбекер

Казалось, он в волнах свинцовых утопал.

   За кораблем вилася гальциона[86],

И тихий глас ее пловцов увеселял.

   Вечерний ветр, валов плесканье,

Однообразный шум, и трепет парусов,

   И кормчего на палубе взыванье

Ко страже, дремлющей под говором валов, —

   Все сладкую задумчивость питало.

Как очарованный у мачты я стоял

   И сквозь туман и ночи покрывало

Светила севера любезного искал.

   Вся мысль моя была в воспоминанье

Под небом сладостным отеческой земли,

   Но ветров шум и моря колыханье

На вежды томное забвенье навели.

   Мечты сменялися мечтами,

И вдруг… то был ли сон?.. предстал товарищ мне,

   Погибший в роковом огне

Завидной смертию, над плейсскими струями[87].

   Но вид не страшен был; чело

   Глубоких ран не сохраняло,

Как утро майское, веселием цвело

И все небесное душе напоминало.

«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней!

Ты ль это? – я вскричал, – о воин, вечно милый!

Не я ли над твоей безвременной могилой,

При страшном зареве Беллониных огней,

   Не я ли с верными друзьями

Мечом на дереве твой подвиг начертал

И тень в небесную отчизну провождал

   С мольбой, рыданьем и слезами?

Тень незабвенного! Ответствуй, милый брат!

Или протекшее все было сон, мечтанье;

Все, все – и бледный труп, могила и обряд,

Свершенный дружбою в твое воспоминанье?

О! молви слово мне! Пускай знакомый звук

   Еще мой жадный слух ласкает,

Пускай рука моя, о незабвенный друг!

   Твою с любовию сжимает…»

И я летел к нему… Но горний дух исчез

В бездонной синеве безоблачных небес,

Как дым, как метеор, как призрак полуночи,

   Исчез – и сон покинул очи.

Все спало вкруг меня под кровом тишины.

Стихии грозные казалися безмолвны.

При свете облаком подернутой луны

Чуть веял ветерок, едва сверкали волны,

Но сладостный покой бежал моих очей,

   И все душа за призраком летела,

Все гостя горнего остановить хотела:

Тебя, о милый брат! о лучший из друзей!

〈1814〉

Вакханка

Все на праздник Эригоны

Жрицы Вакховы текли;

Ветры с шумом разнесли

Громкий вой их, плеск и стоны.

В чаще дикой и глухой

Нимфа юная отстала;

Я за ней – она бежала

Легче серны молодой.

Эвры волосы взвивали,

Перевитые плющом;

Нагло ризы поднимали

И свивали их клубком.

Стройный стан, кругом обвитый

Хмеля желтого венцом,

И пылающи ланиты

Розы ярким багрецом,

И уста, в которых тает

Пурпуровый виноград, —

Все в неистовой прельщает,

В сердце льет огонь и яд!

Я за ней… она бежала

Легче серны молодой;

Я настиг – она упала!

И тимпан под головой!

Жрицы Вакховы промчались

С громким воплем мимо нас;

И по роще раздавались

Эвоэ! и неги глас!

〈1815〉

Таврида

Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,

Где волны кроткие Тавриду омывают

И Фебовы лучи с любовью озаряют

Им Древней Греции священные места.

   Мы там, отверженные роком,

Равны несчастием, любовию равны,

Под небом сладостным полуденной страны

Забудем слезы лить о жребии жестоком;

Забудем имена Фортуны и честей.

В прохладе ясеней, шумящих над лугами,

Где кони дикие стремятся табунами

На шум студеных струй, кипящих под землей,

Где путник с радостью от зноя отдыхает

Под говором древес, пустынных птиц и вод, —

Там, там нас хижина простая ожидает,

Домашний ключ, цветы и сельский огород.

Последние дары Фортуны благосклонной,

Вас пламенны сердца приветствуют стократ!

Вы краше для любви и мраморных палат

   Пальмиры Севера огромной!

Весна ли красная блистает средь полей,

Иль лето знойное палит иссохши злаки,

Иль, урну хладную вращая, Водолей[88]

Валит шумящий дождь, седой туман и мраки, —

О радость! Ты со мной встречаешь солнца свет

И, ложе счастия с денницей покидая,

Румяна и свежа, как роза полевая,

Со мною делишь труд, заботы и обед.

Со мной в час вечера, под кровом тихой ночи

Со мной, всегда со мной; твои прелестны очи

Я вижу, голос твой я слышу, и рука

   В твоей покоится всечасно.

Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно

Румяных уст, и если хоть слегка

Летающий зефир власы твои развеет

И взору обнажит снегам подобну грудь,

   Твой друг не смеет и вздохнуть:

Потупя взор, стоит, дивится и немеет.

〈1815〉

Мой гений

О память сердца![89] Ты сильней

Рассудка памяти печальной

И часто сладостью своей

Меня в стране пленяешь дальной.

Я помню голос милых слов,

Я помню очи голубые,

Я помню локоны златые

Небрежно вьющихся власов.

Моей пастушки несравненной

Я помню весь наряд простой,

И образ милый, незабвенный

Повсюду странствует со мной.

Хранитель-гений мой – любовью

В утеху дан разлуке он:

Засну ль? приникнет к изголовью

И усладит печальный сон.

〈1815〉

Разлука

Напрасно покидал страну моих отцов,

   Друзей души, блестящие искусства

И в шуме грозных битв, под тению шатров

Старался усыпить встревоженные чувства.

Ах! небо чуждое не лечит сердца ран!

      Напрасно я скитался

   Из края в край, и грозный океан

      Кругом меня роптал и волновался;

Напрасно, от брегов пленительных Невы

      Отторженный судьбою,

Я снова посещал развалины Москвы,

Москвы, где я дышал свободою прямою!

Напрасно я спешил от северных степей,

      Холодным солнцем освещенных,

В страну, где Тирас[90] бьет излучистой струей,

Сверкая между гор, Церерой позлащенных,

И древние поит народов племена.

Напрасно: всюду мысль преследует одна

      О милой, сердцу незабвенной