Золотой век русской поэзии - Вильгельм Карлович Кюхельбекер

      Которой имя мне священно,

Которой взор один лазоревых очей

Все – неба на земле – блаженства отверзает

И слово, звук один, прелестный звук речей

      Меня мертвит и оживляет.

〈1815〉

Надежда

Мой дух! доверенность к творцу!

Мужайся, будь в терпенье камень.

Не он ли к лучшему концу

Меня провел сквозь бранный пламень?

На поле смерти чья рука

Меня таинственно спасала

И жадный крови меч врага,

И град свинцовый отражала?

Кто, кто мне силу дал сносить

Труды, и глад, и непогоду,

И силу – в бедстве сохранить

Души возвышенной свободу?

Кто вел меня от юных дней

К добру стезею потаенной

И в буре пламенных страстей

Мой был вожатый неизменной?

Он! он! Его все дар благой!

Он есть источник чувств высоких,

Любви к изящному прямой

И мыслей чистых и глубоких!

Все дар его, и краше всех

Даров – надежда лучшей жизни!

Когда ж узрю спокойный брег,

Страну желанную отчизны?

Когда струей небесных благ

Я утолю любви желанье,

Земную ризу брошу в прах

И обновлю существованье?

〈1815〉

К другу

Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?

   Где постоянно жизни счастье?

Мы область призраков обманчивых прошли,

   Мы пили чашу сладострастья.

Но где минутный шум веселья и пиров?

   В вине потопленные чаши?

Где мудрость светская сияющих умов?

   Где твой Фалерн[92] и розы наши?

Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез,

   И место поросло крапивой;

Но я узнал его; я сердца дань принес

   На прах его красноречивый.

На нем, когда окрест замолкнет шум градской

   И яркий Веспер засияет

На темном севере, твой друг в тиши ночной

   В душе задумчивость питает.

От самой юности служитель алтарей

   Богини неги и прохлады,

От пресыщения, от пламенных страстей

   Я сердцу в ней ищу отрады.

Поверишь ли? я здесь, на пепле храмин сих,

   Венок веселия слагаю

И часто в горести, в волненье чувств моих,

   Потупя взоры, восклицаю:

Минутны странники, мы ходим по гробам,

   Все дни утратами считаем,

На крыльях радости летим к своим друзьям —

   И что ж?.. их урны обнимаем.

Скажи, давно ли здесь, в кругу твоих друзей,

   Сияла Лила красотою?

Благие небеса, казалось, дали ей

   Все счастье смертной под луною:

Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус,

   Любви и очи и ланиты,

Чело открытое одной из важных муз

   И прелесть девственной хариты.

Ты сам, забыв и свет, и тщетный шум пиров,

   Ее беседой наслаждался

И в тихой радости, как путник средь песков,

   Прелестным цветом любовался.

Цветок, увы! исчез, как сладкая мечта!

   Она в страданиях почила

И, с миром в страшный час прощаясь навсегда,

   На друге взор остановила.

Но дружба, может быть, ее забыла ты!..

   Веселье слезы осушило,

И тень чистейшую дыханье клеветы

   На лоне мира возмутило.

Так все здесь суетно в обители сует!

   Приязнь и дружество непрочно!

Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет?

   Что вечно чисто, непорочно?

Напрасно вопрошал я опытность веков

   И Клии[93] мрачные скрижали,

Напрасно вопрошал всех мира мудрецов:

   Они безмолвны пребывали.

Как в воздухе перо кружится здесь и там,

   Как в вихре тонкий прах летает,

Как судно без руля стремится по волнам

   И вечно пристани не знает, —

Так ум мой посреди сомнений погибал.

   Все жизни прелести затмились:

Мой гений в горести светильник погашал,

   И музы светлые сокрылись.

Я с страхом вопросил глас совести моей…

   И мрак исчез, прозрели вежды:

И вера пролила спасительный елей

   В лампаду чистую надежды.

Ко гробу путь мой весь, как солнцем, озарен:

   Ногой надежною ступаю

И, с ризы странника свергая прах и тлен,

   В мир лучший духом возлетаю.

〈1815〉

Элегия

Я чувствую, мой дар в поэзии погас,

И муза пламенник небесный потушила;

   Печальна опытность открыла

   Пустыню новую для глаз.

Туда влечет меня осиротелый гений,

В поля бесплодные, в непроходимы сени,

   Где счастья нет следов,

Ни тайных радостей, неизъяснимых снов,

Любимцам Фебовым от юности известных,

Ни дружбы, ни любви, ни песней муз прелестных,

Которые всегда душевну скорбь мою,

Как лотос, силою волшебной врачевали[94].

   Нет, нет! себя не узнаю

   Под новым бременем печали!

Как странник, брошенный из недра ярых волн,

   На берег дикий и кремнистый

Встает и с ужасом разбитый видит челн,

Валы ревущие и молнии змиисты,

Объявшие кругом свинцовый небосклон;

Рукою трепетной он мраки вопрошает,

Ногой скользит над пропастями он,

   И ветер буйный развевает

Молений глас его, рыдания и стон…

На крае гибели так я зову в спасенье

   Тебя, последний сердца друг!

Опора сладкая, надежда, утешенье

   Средь вечных скорбей и недуг!

Хранитель-ангел мой, оставленный мне Богом!..

Твой образ я таил в душе моей залогом

Всего прекрасного… и благости творца.

Я с именем твоим летел под знамя брани

Искать иль гибели, иль славного венца.

В минуты страшные чистейши сердца дани

Тебе я приносил на Марсовых полях:

И в мире, и в войне, во всех земных краях

Твой образ следовал с любовию за мною;

С печальным странником