Романеска - Тонино Бенаквиста

И вновь между гарантом реальности и представителем формы начинались споры, и ни один из них не желал признавать, что суть произведения и его уравновешенность лежат где-то посредине, на стыке их точек зрения.

Они работали беспрерывно, стремясь скорее закончить пьесу, поскольку со дня на день должен был вернуться из плавания Льюис Найт. Какое-то время компании понадобится, чтобы зафрахтовать для него новое судно, после чего он снова отправится на Восток. Обычно, возвращаясь из путешествий, он баловал родных и близких подарками: жене дарил драгоценный камень, детям — персидского кота или попугая, друзьям — пряности и благовония; а брату Чарльзу, писателю талантливому, но не отличавшемуся богатым воображением, он привозил из далеких стран, когда представлялся такой случай, какую-нибудь легенду, из которой тот мог бы почерпнуть сюжет очередной пьесы. На этот раз, дабы угодить брату-литератору и дать ему возможность соблюсти условия договора, он примет на борт своего корабля непредвиденного пассажира, отправлявшегося на поиски далекого сокровища.

*

Карета с сумасшедшими двигалась дальше, постепенно теряя своих пассажиров. Когда они проезжали через Константинополь, Переменчивый, не устояв перед красотой лазурно-золотого пейзажа, покинул экипаж. Мятежница спросила его, какая из сторон его существа: солнечная или теневая — приняла это внезапное решение. Теперь он и сам понимал, что в нем заключено два разных человека, и решил не избавляться ни от одного из них, чтобы в зависимости от обстоятельств пользоваться то твердостью одного, то благожелательностью другого. Как двуликий Янус, бог выбора, он обладал уникальным даром в любом событии предвидеть либо начало чего-то, либо конец. И в день, когда сама смерть постучит в его дверь, он в глубине души будет знать, что она несет с собой — конец или начало.

Позже, на перекрестке двух дорог, одной — прямой и надежной, и другой — ведущей в края, полные опасностей, Преследуемый, ко всеобщему удивлению, решил в одиночку отправиться именно по ней. Всю жизнь он опасался чего-то, предчувствовал тысячу бед, но теперь ему пришло время ступить на враждебную землю, чтобы окончательно разделаться со своими страхами. После такого испытания огнем он научится отличать плоды своего больного воображения от жестокости этого мира. Что дала ему его навязчивая идея? Защищала она его от внешнего мира или же мешала зажить реальной жизнью? Скоро он получит ответ на этот вопрос.

Переправившись на пароме через Адриатическое море с балканского берега на итальянский, их экипаж взял курс прямиком на север, в Тоскану. Они сделали остановку в Анконе, когда Фантазерка решила оставить их и попытать счастья в этом городе. Смешавшись с толпой в базарный день, она привлекла к себе внимание десятка пройдох и жуликов, почуявших в ней наивную странницу, только что сошедшую с дилижанса. Увы им: остановив на ней свой выбор, они не подозревали — невинные ягнята! — что попали в лапы самой грозной из волчиц. По части надувательства и коварных планов им было чему поучиться у фальсификаторши, чей недюжинный талант имел реальное подтверждение. Она нашла место, где можно было развернуться: скоро весь город будет поставлен с ног на голову.

Мятежница осталась в экипаже с Самозванцем, который с высоты кучерского места постепенно заново открывал для себя пейзажи, запахи и свет родной земли. Если у нее и оставалось последнее сомнение относительно личности ее друга, оно исчезло, как только они въехали во Флоренцию. То там, то здесь среди величественных архитектурных памятников она обнаруживала следы его семьи, оставленные на протяжении многих веков: вырезанная на стене над фонтаном монограмма, высеченный на каменном балконе герб, имя в латинском начертании на фронтоне баптистерия, статуя одного из предков. Проехав через кварталы, где ему был знаком каждый закоулок, он остановил экипаж перед маленькой церковью.

Они прошли вглубь безлюдного в это время дня нефа, проследовали вдоль галереи, и вдруг, позабыв о подобающей в этих святых стенах благоговейности, герцог бросился к какому-то очень старому священнослужителю, выходившему из часовни, посвященной святому Антонию. Оба не сдерживали радости: ученик вновь встретил учителя, наставника в религиозном воспитании, строгого, ворчливого, но всегда снисходительного к юному наследнику. Позже он служил в этом приходе, вверенном его заботам в награду за оказанные услуги и которым он гордился так, словно речь шла о кафедральном соборе. Оставив их радоваться нежданной встрече, Мятежница (которая могла наконец забыть это прозвище) почувствовала, как ею мало-помалу овладевает безмерный покой, снимая усталость и напряжение, копившиеся в ней в течение их безумной гонки. Прислонившись к колонне рядом с алтарем, она увидела безмолвного художника, который благодаря целому сооружению из досок и веревок висел под сводом, словно растворившись в декоре, создаваемом его же руками.

Герцог (которого никто больше не назвал бы Самозванцем) проинструктировал француженку относительно их дальнейших действий. Она останется здесь, в церкви, под защитой священника, и подождет, пока он сходит во дворец, где все считали его давно умершим. При чудесном появлении призрака земля задрожит от объятий, прольется океан слез; ночь напролет он будет рассказывать о том, где пропадал все это время, о своих скитаниях, о заключении в лечебницу, о бегстве, и наконец с первыми петухами фанфары и литавры возвестят горожанам о возвращении наследника. Затем, облачившись в герцогские одежды, он придет за ней, чтобы представить ее своим и таким образом начать празднества в ее честь. «Пусть будет так, как вы хотите, — сказала она, — но не забудьте, что вы обещали отдать мне этот экипаж, когда закончатся торжества. Ни брат, ни сестра не тоскуют по мне дома, никто не устроит праздника в честь моего возвращения, но я очень надеюсь, что, вернувшись в родные края, вновь обрету и родину, и прошлое, и мою единственную семью в лице человека, который, возможно, уже ждет меня там».

После долгой ночи, проведенной на соломенном тюфяке, постеленном для нее на полу ризницы, ее накормили молочным супом с хлебом, на который она набросилась словно людоед из сказки, после чего снова улеглась, чтобы вновь погрузиться в состояние полной заброшенности. Почти в растерянности оттого, что ей нечего больше бояться, она залилась слезами облегчения, слушая доносившиеся из храма далекие псалмопения, навевавшие на нее сон.

И снова она заметила художника, который, повиснув в воздухе, с удивительной скромностью продолжал свою работу. Однако труд его был тяжел, ибо фреска, над которой он работал, должна была изображать ни много ни