Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин
А час спустя возобновилось наше наступление, и лугом, мимо нас, пошли танки с десантом. Вступила в бой свежая дивизия, и немцы стали отходить по всему фронту.
Когда я пришёл в овраг, он был забит повозками, автомашинами, снующими взад и вперёд или сидящими с котелками в руках солдатами. Пробегали с озабоченными лицами штабные офицеры.
Я остановился возле блиндажа, в котором жил до вчерашнего дня и где теперь поселился генерал Кучерявенко. Какое-то тоскливое, щемящее душу чувство охватило меня. Вышел адъютант, поздоровался со мною и опять скрылся за дверью. Я пошёл дальше, адъютант снова появился на улице и окликнул меня:
– Капитан, к командиру дивизии.
Кучерявенко сидел за столом, завтракал.
– Садись, – сказал он и внимательно оглядел меня красными от бессонницы глазами. – Что не весел?
– Друзей потерял.
– Плохо? – спросил генерал.
– Плохо.
Над нами летел самолёт.
– Рама, – сказал адъютант, выглянув в дверь.
Я вышел на улицу. Высоко в небе медленно плыл большой итальянский самолёт. В овраге все замерло. Люди, задрав головы, следили за самолётом. Кое-где начали стрелять в небо из винтовок. Самолёт проплыл над оврагом, развернулся и, снизившись, пошёл на второй заход. Все стояли и смотрели, как он летит над нами, и когда из него выбросили ящик, а из ящика посыпались гранаты, никто сперва ничего не понял, и лишь когда гранаты стали рваться в овраге, люди кинулись врассыпную и уже стали требовать носилки и стонали раненые. Самолёт медленно улетел. Где-то кричали:
– Скорее врача! Убило начальника агитмашины!
«Зачем врача, если убило?» – подумал я и пошёл вдоль оврага и скоро увидел агитмашину. Возле неё сидел на земле Август в своём новеньком обмундировании и порыжелых, ушитых проводом, сапогах, а рядом лежал майор Гутман в неестественной позе, неловко подогнув под себя руку. Из глаз Августа катились слёзы, он по-детски всхлипывал и гладил ладонью чёрные вьющиеся волосы майора.
– О, майн готт, майн готт! – шептал Август. Он казался очень одиноким сейчас. Солдаты молча, с жалостью смотрели, как он плачет. Сердце у меня дрогнуло, я почувствовал, что, глядя на Августа, сам сейчас расплачусь от жалости к нему, майору Гутману, Мамырканову, Шубному, и быстро пошёл прочь.
Иван уже разыскивал меня. Поступило распоряжение из штаба батальона двигаться мне дальше. Ещё один укреплённый узел был занят нашими войсками.
Рассказы
Было приказано выстоять
Их теперь было только семь человек: офицер, сержант и пятеро солдат. Это всё, что осталось от взвода. Они обороняли деревню Грибки – совершенно разрушенную и сожжённую.
На посту был Пономаренко. Он и увидел фашистов. Остальные находились в блиндаже.
Ефрейтор Ржаной, проснувшись, рассказывал, как он летал во сне. Этот пожилой человек летал каждую ночь. Стоило ему уснуть, как он начинал летать. Он летал над красивыми городами, над зелёным морем и над родными сибирскими деревнями. Он рассказывал свои незамысловатые и чудесные сны с удивлением и радостью ребёнка, впервые увидевшего карусель.
Ржаной лежал на нарах, курил папироску и рассказывал свой последний сон.
– Я, стало быть, лечу над ними, прямо, значит, вдоль ихних траншеев и рожи ихние небритые вижу. Лечу и гранаты кидаю в них…
– Как с самолёта? – усмехнулся сержант Васин. Он сидел на корточках перед печкой и подкладывал в неё дрова. Васин любил, чтобы в блиндаже было жарко как в бане. На лбу у него выступил пот.
– А вы не смейтесь, – укоризненно сказал Огольцов. – Нехорошо!
Ржаной продолжал:
– Ну, а они в меня из автоматов палят. Кругом меня, стало быть, свист, треск, значит, ну всё как полагается, а я лечу себе тихо и всё гранаты кидаю.
Лейтенант, вычистив наган, задыхаясь от жары, подошёл к Васину, чтобы запретить ему топить печь, но махнул рукой и вышел на улицу. Пономаренко показал ему фашистов. Они как раз переваливали вдалеке через гребень высотки. Между ними и землянкой лежало ещё не меньше чем полтора километра. Фашистов было порядочно, около сотни. Они шли, не торопясь и не заботясь о маскировке. Лейтенант сказал, рассматривая их:
– Пьяные.
Заложив руки в карманы брюк, без ремня, с расстёгнутым воротом гимнастёрки, он стоял у входа в землянку. Его мягкие, зачёсанные набок волосы лениво и тихо шевелил тёплый апрельский ветер.
Пономаренко лежал около пулемёта и смотрел на фашистов в перископ.
Лейтенант вернулся в блиндаж и, проходя к своему топчану за автоматом, поднял всех в ружьё.
…Васин лёг рядом с Пономаренко за пулемёт. Ржаной удобно сел на дно окопа, невозмутимо дымя папироской (ему никогда не хватало табака), и оглядывался: искал, кому досказать свой сон. Около него стояло десять снаряжённых патронами коробок и ещё два полных ящика с оторванными уже крышками. Свечников, немного побледневший и серьёзный, раскладывал около ручного пулемёта магазины. Недалеко от него стоял Огольцов и старательно вытирал рукавом шинели выпачканный мокрой землёй приклад винтовки. Он быстро вычистил его, но всё продолжал вытирать, выдавая этим своё волнение. Винтовка Круглова одиноко лежала на бруствере. Хозяин её боком пробирался по окопу, неся в подоле шинели патроны. Остановившись около Огольцова, он внимательно посмотрел, как тот вытирает приклад, и спросил:
– Боишься?
– Что ты, – сказал Огольцов, отшатываясь, – что ты!
Фашисты были близко. Они шли по пахоте. Оттаявшая чёрная земля лежала под их ногами. Им было скользко и тяжело идти. Они расстегнули мундиры, и Огольцов, глядя на них, мучительно думал:
«Семеро нас… удержимся ли?»
А фашисты уже бежали, хрипло и нестройно крича.
По ним били молча. Васин водил стволом пулемёта слева направо. Мушка приходилась фашистам чуть ниже живота. Пули бросали их на землю. Пономаренко, поддерживая ползущую ленту, шептал:
– Есть… Есть… Ще есть… Ще один…
И гитлеровцы залегли. Они стали расползаться по пахоте. В это время Свечников, повернувшись на бок, медленно осел в окоп, судорожно скребя пальцами
