Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

Его положили на дно окопа. Лейтенант присел подле него и очень долго, с минуту, смотрел ему в лицо. Поднялся и увидел рядом с собой испуганного Огольцова.

– Возьми его пулемёт, – сказал лейтенант и, пригибаясь, пошёл по окопу.

Круглов сходил за патронами.

– Ты, мабудь, уси перепалыв! – удивился Пономаренко.

– Все, – сердито ответил Крылов. – Мне что, мне только давай. Я на фашистов злость большую в душе ношу… Дай-ка, докурю, летатель, – обратился он к Ржаному.

– Як пулемёт! – с искренним изумлением воскликнул Пономаренко.

Круглов получил папироску, глубоко затянулся и ушёл.

– Смотри, две красные ракеты пустили, – прервал молчание Васин. – Какой-то сигнал дают.

О смерти товарища никто не проронил ни слова. Просто так было легче.

А на пашню перед окопом плавно опустился важный, спокойный грач. Он посидел, порылся, оттопырив крыло, в своей дымчатой пазухе, отряхнулся и вперевалку пошёл по борозде. На его воронёной спине блеснула яркая полоска солнечного луча.

– Гляди, грач, – удивлённо прошептал Ржаной. – Вот ведь, а? Птица – и не боязно…

Волнуясь, он кинул в грача камнем. Грач подскочил и, лениво махая крыльями, улетел. Ржаной облегчённо вздохнул.

– Ты зачем? – спросил Васин.

– Жалко, если убьёт. Пусть летит себе, – ответил Ржаной, провожая тоскующим взглядом грача.

Над головой завыла мина. Васин пригнулся, а Ржаной сел на дно окопа. Мина шлёпнулась сзади. Завизжали осколки. Потом мины стали рваться со всех сторон. Начался огневой налёт фашистских полковых миномётов.

В это время был тяжело ранен Круглов. Его накрыло осколками, когда он не спеша раскладывал свои патроны. Мина разорвалась сбоку, и осколки впились ему в спину. Ржаной отнёс его в землянку и бегом вернулся обратно. Опять никто ничего не сказал, только все помрачнели ещё больше. Солдаты в бою скупы на слова. Друга вспоминают после боя. А в бою, даже если друг перестал стрелять, он всегда остаётся с солдатами до победного конца.

Никто ничего не сказал, когда Круглова отнесли в землянку, только Огольцов прошептал тонкими, искривлёнными ужасом губами, считая оставшихся.

– Четверо, – прошептал он и не сосчитал себя. Он был пятый.

Под прикрытием огня миномётов к фашистам спешило подкрепление. Солдаты бежали и падали, поднимались и бежали снова.

Лейтенант подозвал к себе Огольцова.

– Прикройте левый фланг! – крикнул он. – Косите их вдоль фронта так вот, – он показал, энергично махнув рукой, откуда и куда стрелять. – Огонь открывайте, как только они сблизятся с нами метров на пятьдесят, но не раньше. Ясно? А до этого молчать. Ясно?

– Ясно! – крикнул Огольцов.

Лейтенант неторопливо вытер о шинель выпачканную глиной руку, протянул её Огольцову.

– Ну, иди, – он крепко пожал руку бойца. – Иди! – И отвернулся, приставив бинокль к глазам.

Гитлеровцы поднялись во весь рост. Они шли с автоматами на животах, под музыку губных гармоник и старались держать равнение.

– Спектакль, – сказал Васин. Голос его прозвучал незнакомо и хрипло. Он даже сам не узнал своего голоса. Он облизал языком высохшие губы. Ему никто не ответил.

Только лейтенант улыбнулся. Ему трудно далась эта улыбка. Но она была необходима в такую страшную минуту. И он, пересилив себя, улыбнулся как ни в чём не бывало.

…А фашисты подошли совсем близко. Они закричали и, стреляя из автоматов, побежали на окоп, спотыкаясь и тяжело вытаскивая ноги из грязи. У них были потные, сосредоточенные, с широко раскрытыми ртами лица.

Лейтенант отложил автомат и взялся за гранаты. Он их бросил в гитлеровцев одну за другой – пять штук. Ещё в воздухе, потрескивая и легко дымя, взорвались запалы. Последняя граната упала под ноги высоченного немца, что бежал с криком прямо на лейтенанта. Ужас обезобразил его лицо, когда граната маленьким комочком упала ему под ноги. Фашист пошатнулся, неестественно и смешно подпрыгнул, схватился обеими руками за голову, побежал назад. Граната взорвалась, раскидала рыхлую землю. Фашист упал, так и не оторвав рук от головы. В это время ударил пулемёт Огольцова.

А справа несколько гитлеровцев сумели прорваться в окоп и, тяжело сопя, побежали к пулемётчикам. Навстречу поднялся Ржаной. Он с сожалением бросил недокуренную папироску и молча навалился на первого.

Второй гитлеровец, добежав до них, вытащил из-за пояса нож, крякнул, всадил его в спину Ржаному. Потом он метнул две гранаты туда, где лежали Васин и Пономаренко.

Из блиндажа медленно полз Круглов. Он держал в руке тяжёлую противотанковую гранату. Его старая шинель была окровавлена и порвана на спине. Когда ему становилось слишком больно, он ложился на землю и отдыхал. У него не хватило сил подползти ближе. Круглов видел, как гитлеровец ударил ножом Ржаного. Поставив гранату на боевой взвод, вытянулся по траншее и, застонав, стукнул гранатой около себя по земле.

…Вечером всё кончилось. Гул боя, затихая, откатился далеко к фашистам. А здесь, на бруствере окопа, одиноко стоял Огольцов в расстёгнутой шинели. Он всё сделал, чтобы не пустить сюда фашистов. Он стрелял из ручного пулемёта, пока не подоспела наша рота, опрокинувшая врага. Тогда он поднялся и медленно пошёл усталой походкой вдоль окопа. Его друзья все погибли – и его знобило. Он свернул в блиндаж и затопил печь, чтобы согреться. Для растопки ему понадобилась бумага. Он её нашёл на нарах, её забыл там Свечников. Он смотрел, как сгорело письмо, как занялись дрова. Печка раскалилась, но он долго ещё не мог согреться.

– Шестеро, шестеро, – глухо прошептал он, глядя в огонь, – шестеро столько врагов уложили.

Он опять забыл сосчитать себя.

Труднее, чем нам

Это был здоровенный фашист. Рябов схватил автомат за ствол, замахнулся – и в этот момент сильным ударом в бок был отброшен в канаву.

Вот судьба! Ещё вчера он своим кулачищем сшиб гитлеровца, а сегодня сам полетел в канаву, как щенок. Обидно. У Рябова были толстые пальцы. Когда он сжимал кулак, получалась пудовая гиря. Он сшиб гитлеровца одним ударом, все вчера видели. Этого гитлеровца прикончили штыком. Гитлеровец приподнялся, сел и схватился за винтовку руками, точно хотел помочь воткнуть штык поглубже. Руки его тряслись. Округлив глаза и, должно быть, ничего не соображая, он беззвучно хватал губами воздух.

Рябов полз по канаве на четвереньках, по плечи проваливаясь в снег. Ладони его горели, и снег потому казался горячим. Ему некуда было спрятаться, его могли прошить из автомата оттуда, из-за дороги.

Летом много лучше воевать: летом здесь, в канаве, наверное, есть камни