Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин

Голос говорившего был мне знаком, я только не мог припомнить, кому он принадлежит. От усталости в голове всё путалось, и я никак не мог вспомнить. Я чувствовал, что не засну, пока не узнаю, чей же это голос. Не вытерпев, я поднялся и, осторожно шагая через спящих, подошёл к двери.

За столом, подперев ладонью щеку, сидел старик, хозяин дома.

– Что не спишь? – спросил он, увидев меня. – Спи. Намаялись, чай, за день.

Тот, кто сидел ко мне спиной, оглянулся. Это был Рябов.

Я вошёл в комнату.

– Вот, – сказал старик, указывая на него пальцем, – наш депутат в Верховный Совет Республики… Пришёл… Вызволил из неволи… Слуга народа… Вспомнил меня и ко мне пришёл. А мне угостить его нечем. Он вот сам внукам моим гостинец – свой солдатский паёк сахару… – Старик часто заморгал глазами, голос его дрогнул.

Помолчали.

– А бывало полная чаша в доме-то была, – сказал старик и, тяжело вздохнув, махнул рукой.

– Будет, – сказал Рябов уверенно. – Потерпи. Будет.

– Верно? – спросил старик. – Будет?

– Верно, – сказал Рябов. – Верно.

Долгожданный шелест листвы

Перед рассветом прошёл тёплый совсем отвесный дождь, я уже вывел роту на исходный рубеж, и мы промокли. Потом, когда ударила артиллерия прикрытия и все бросились переходить вброд реку, то промокли ещё раз, крепко озябнув. Низкорослым было по шею. Стуча зубами, они шли, приподнявшись на носках, будто боялись напугать рыб, дремавших над ракушками в липкой тине.

Атака озябшей в воде роты началась дружно и неожиданно для гитлеровцев. В полчаса мы их вышвырнули с высоты. Это было за день до начала общего наступления. Мы ходили только за «языком» и, взяв его, должны были вернуться. Но раз дело так обернулось, я получил приказ закрепиться на занятой высоте. Я был воодушевлён удачей и приятно взволнован сознанием того, что на мою роту была возложена ответственная задача по обеспечению предстоящего наступления. Оставшись на высоте, мы делали гитлеровцев слепыми. Они не могли просматривать наши боевые порядки перед началом наступления.

В блиндаже, который я занял под командный пункт, валялись скомканные одеяла, зелёные мундиры, большие бутылки из-под вина, растрёпанные пачки писем и семейные фотографии вместе с порнографическими открытками. И стоял кислый запах: он всегда оставался в блиндажах после фашистов. Связисты с отвращением плевались, и толстогубый телефонист по фамилии Павлюк, сердито забивая в бревно гвоздь, чтобы подвесить над распахнутой дверью провод, сказал:

– Сколько я этих блиндажей за войну ни обошёл, везде воняет одинаково, как в козлятнике.

А на воздухе от взмокшей земли шло хорошее, чистое тепло. И утренний ветерок тянулся с полей, весь пропахший мёдом гречихи. Я вышел в траншею. Совсем посветлело. Стало далеко видно. Там, на нашей стороне, стояла большая берёза, мимо которой я часто проходил в последние дни. И мне стало странно оттого, что я вдруг понял, увидев её.

«Если через минуту или через день меня не станет, – с печальной ясностью пронеслось в моей голове, – то мне ведь никогда нельзя будет пройти мимо берёзы».

Я растерялся, застигнутый врасплох этой простой мыслью. Я никогда раньше не думал так. Чтобы отвлечься, я заставил себя думать о другом и не увидел, как подошёл мой старшина. Он долго стоял в реке, помогая переправлять боеприпасы, термосы с завтраком, и озяб. Он сел около меня в траншее, снял сапоги и вылил из них воду. Обувшись, поднялся, притопнул, чтобы нога лучше легла в сапоге, и спустился в блиндаж.

– Вы ещё не прибрались! – закричал он там. – Ну-ка, освободи нары для капитана. Слезай, слезай, я тоже не спал. Напёрлось вас тут полный блиндаж, а капитан на улице стоит. Погоди, я до вас доберусь. А ты чего смотришь?

Павлюк выронил из рук провод. Очевидно, это касалось его.

– Говорил уж, товарищ старшина, – ответил Павлюк. – Говорил уж, – и он беспокойно оглянулся на меня.

…Весь день над нами в разных направлениях низко летали пули. Они шипели, и наблюдателям нельзя было высунуть из траншеи головы. И через каждый час фашисты делали огневые налёты по всей высоте. Мины с визгом и злостью вгрызались в землю. У нас оказались раненые, их приходилось отправлять за реку. Но мы всё-таки основательно напугали гитлеровцев, так что они до ночи ничего не смогли предпринять. А за день мы развернули все траншеи на 180 градусов и подготовились.

Ночь я просидел над картой возле телефона. Я видел, как нам трудно, и прятал свою тревогу, стараясь, чтобы никто этого не заметил, чтобы думали, что я спокоен. Но, оглядываясь, я постоянно ловил на себе пристальный взгляд Павлюка. Мне показалось, что он прекрасно понимает, что происходит со мной, и в его взгляде я находил сочувствие.

Ночь тянулась медленно, как всегда, когда нужно, чтобы она скорее кончилась. Я выходил в траншею, чтобы узнать, скоро ли рассвет. Но его не было. Лишь в ночи звенел от напряжения крик человека:

– К бою! К бою! Огонь! – И неровным, качающимся светом темноту отодвигала взлетевшая вверх ракета. Она гасила на минуту все звёзды и, побледнев, падала на землю.

Тогда поднимался треск автоматов, долго стучал пулемёт. Потом приходила тишина, неверная и короткая, и я возвращался в блиндаж, поёживаясь от сырости и беспокойства.

А там меня встречал подбадривающий взгляд Павлюка.

– Почему вы не отдыхаете? – спросил я.

– Всё думаю, – ответил он, поднимаясь…

– О чём же вы думаете? – спросил я, склонясь над картой. Он молчал. – О чём же вы? – повторил я.

– О вас, – тихо и смущённо сказал он.

– Обо мне? – удивился я, оглядываясь. – Что же вы обо мне думаете?

– Да всё вот думаю, как вы один и трудно вам. Вот, думаю, кругом бой, а как не убережётесь, что мы тогда без вас? Без офицера… Ведь высоту можем сдать, а то ещё хуже – рота вся ляжет тут.

– Вот вы какой, Павлюк! – сказал я, с любопытством разглядывая его.

– Зачем же, – сказал он, – все ребята так…

Оставалось только три – четыре часа, и тогда начнётся наше наступление. Но я уже понял фашистов. Они шли мелкими группами, чтобы измотать нас, а потом вышибить одним ударом. Теперь мне нужно было отгадать момент этого удара. Я призвал весь свой опыт, чтобы точнее отгадать это. Они два раза врывались в наши траншеи, но это было случайностью. Мы быстро сбрасывали их обратно.

Под утро у нас почти не осталось гранат,