Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская
Maman вошла величественно, хоть и задыхаясь еще слегка от восхождения на высокую лестницу. Войдя, она со злобой и презрением взглянула на «мерзавца», который был ей противен донельзя. Желтый, бородатый, с сверкающими злыми глазами… И чем он обошел бедняжку? Чем околдовал ее?.. Как есть лакей, да еще не из хорошего дома. Жюль подал гостье кресло и заговорил с ней спокойно, как будто он ожидал ее и как будто визит ее был делом самым обыкновенным, и maman, невольно подчиняясь его тону, вместо заранее приготовленных пышных и ядовитых фраз, стала просто отвечать на его вопросы о Феде и о детях. Говоря с ним, она оглядывала его комнату с большим старым столом, заваленным беспорядочно разбросанными бумагами и книгами, с чернильными пятнами на столе, на бумагах, на полу, всю обстановку этой убогой плебейской комнаты, и, невольно сравнивая ее с теплым грандиозным кабинетом Спиридона Ивановича, окутанным коврами и портьерами, увешанным дорогими картинами и дорогим оружием, она думала: «Нет! Мимочка ненормальна, что и говорить… ненормальна!.. Да и у меня самой скоро все спутается в голове!..»
И пока не все еще спуталось у нее в голове, maman, решившая не передавать Жюлю письмо Мимочки, поспешила попросить его возвратить ей все имеющиеся у него письма ее дочери.
Жюль приподнял брови, но пообещал сегодня же прислать их Мимочке.
– Нет, уж будьте так добры, дайте мне их сейчас… Она дала мне это поручение и будет огорчена, если я не привезу их ей теперь же… Я подожду… Вы можете не торопиться… но, пожалуйста, дайте мне их с собою…
Жюль пожал плечами и, покорно раскрыв два ящика письменного стола, битком набитые бумагами, стал шарить в них, выбирая и отыскивая Мимочкины письма. Maman была уязвлена. Такая святыня, как письма Мимочки, письма любимой женщины, написанные на душистых розовых и голубых бумажках, не уложены, не убраны, не отделены от других бумаг, а валяются как попало, и стол не заперт, и прислуга может шарить и читать. Ах, Мимочка, Мимочка, можно ли быть такой неосторожной!..
Собрав небольшую пачку (Мимочка не любила писать и писала только за последнее время) розовых, серых и голубых конвертиков, Жюль сложил их в небольшой конверт и, надписав на нем адрес Мимочки, с поклоном подал его maman, надеясь, что, получив требуемое, она избавить его от своего присутствия.
Но maman, спрятав конверт в свою сумочку, стояла в раздумье и не собиралась уходить.
– Я попрошу вас еще, – начала она, – написать несколько слов моей дочери. Напишите ей, что… Когда ваша свадьба? Послезавтра? И в тот же день вы уезжаете в Америку?.. Прекрасно!.. Так и напишите ей… что послезавтра ваша свадьба и что в тот же день вы уезжаете в Америку. Напишите, что, зная, какое участие она всегда в вас принимала, вы надеетесь, что она искренно пожелает вам счастья… Ну, словом, несколько строк на прощанье…
– Но ваша дочь прекрасно знает все это. Она пожелала мне счастья, мы простились… А что касается дня моей свадьбы, не думаю, чтоб я должен был извещать ее об этом…
Но maman приставала к нему до тех пор, пока он не сел покорно к столу и не написал Мимочке короткой и холодной записки. Пока он писал ее, maman продолжала лорнировать его комнату. На гвозде у двери она заметила барашковую кофту Ольги, а на столе – ее брошенные шведские перчатки и маленькую барашковую же шляпку с торчащим бантом из черных и желтых лент. Сообразив, что Ольга должна быть за дверью, она еще возблагодарила мысленно Создателя за то, что не заикалась о разводе и о курском имении. Недоставало, в самом деле, чтоб она стала навязывать этому негодяю Мимочку в присутствии ее соперницы. Дописав свое письмо, Жюль подал его maman, чуть не вздыхая от нетерпения. Maman не могла не видеть это, и так как больше ей ничего не было нужно, то она надела поданную ей Жюлем ротонду и вышла, подарив его небрежным и немилостивым поклоном.
«Нет, но что за век! Что за нравы! – думала она, спускаясь с указанной ей на этот раз парадной лестницы. – Молодая девушка из общества, дочь человека, которого знают в Петербурге, бежит на квартиру какого-то проходимца, и никто не остановит ее… Вот так они бегают, бегают, а потом и готовы на другой день свадьбы… Да еще и будет ли свадьба?.. On ne sait jamais…[134] Да и зачем им свадьба? Он – атеист, она тоже, наверное, какая-нибудь дрянь с идеями… Наплодят поганых анархистов. Уж убирались бы скорей из России… Скатертью дорога!.. Я понимаю, что у Жюли болит сердце за Ваву и что она в вечном страхе… Ах, Вава, Вава!.. Что-то она еще нам покажет; на опасной она дороге!.. А я прекрасно сделала, что не отдала ему письмо Мимочки. Бедняжка ненормальна; кто знает, что она там пишет ему в порыве горя (надо прочесть письмо и уничтожить его до возвращения домой), а эта дрянь прочла бы и торжествовала бы…»
Уличный шум и суматоха радостно приветствовали maman, когда она вышла из подъезда и повернула на Морскую. И на Морской, и на Невском кипело праздничное оживление. Сани и кареты быстро неслись, обгоняя друг друга. Пешеходы двигались сплошной веселой массой. Звенели конки, звенели вейки… Maman пошла пешком по теневой стороне Невского. Она чувствовала приятное удовлетворение при мысли о прекрасно исполненном ею поручении Мимочки. Их письма у нее в руках. Улик нет.
Набожно перекрестившись на развернувшуюся перед ней колоннаду Казанского собора, она почувствовала сильное желание возблагодарить Провидение за оказанную помощь. Войдя в собор, она прошла в глубину его, подальше от икон, и, присев под окном, в которое врывался косой луч солнца, вынула свою сумочку, достала
