Мимочка - Лидия Ивановна Веселитская

На следующее утро вся семья приобщалась. Спиридон Иванович был в мундире, мальчики – в матросских платьях, maman – в платье vieil or, Мимочка – в новой шляпке, а Адель на руках няни казалась херувимом, вылетающим из кружевного облака. В церкви было много солнца, много причастников, много светлых туалетов. И семья Спиридона Ивановича представляла такую счастливую семейную группу, что почти все в церкви смотрели на них с удовольствием и с любопытством. Maman сияла и ликовала. Выпив теплоты и положив на тарелку крупную бумажку, Спиридон Иванович поцеловал Мимочку, мальчики целовали бабушку, бабушка – Адечку…

А Анна Васильевна, тоже только что приобщившаяся, с большой просвирой в руках, с восторгом глядела на семью Мимочки и говорила Марье Петровне:

– Что это за милая дружная семья! Какая она прелесть!.. И он чудный человек, добрейший человек! А дети! Ах, какие дети!.. И как они религиозны!..

Время – лучший утешитель. Время шло и, вероятно, утешило бы Мимочку, если б она не противилась его утешениям, всеми помышлениями цепляясь за прошлое и ежеминутно растравляя себя воспоминаниями. Стоило, например, Федечке запеть:

Je suis zouave

Et je sais bien,

Que tout n’est pas rose à la guerre… —

и y Мимочки мгновенно делались необъяснимые истерические припадки.

Maman не знала уж, что и придумать, чтоб развлечь и рассеять дочку. Они записались в члены благотворительного общества, председательницей которого была тетя Жюли. Мимочка раздавала своим знакомым билеты на благотворительные базары и концерты и побывала на двух-трех заседаниях. Кроме того, они получили свой «район» или участок, который им поручено было объезжать, наводя справки о бедных, подавших прошение в общество. Мимочка объезжала своих бедных, не выходя из кареты (не лазить же ей было по чердакам и подвалам, где могли быть и больные, и пьяные, и раздетые, и мало ли что еще!..). Обыкновенно, выезжая на благотворительность, они брали с собой Катю и лакея, которому заранее вручался список адресов «бедных». Карета останавливалась, лакей слезал с козел, отворял дверцы, и Катя отправлялась на предварительные разведки. Если оказывалось, что в помещении бедных не было, ни заразных больных, ни пьяных, ни сумасшедших, ни дурных женщин, и если там не было слишком грязно, то maman и сама вылезала из кареты и лично посещала каморки просителей и просительниц.

Войдя к ним, maman прежде всего подозрительно оглядывала их обстановку; затем вынимала шагреневую книжку с серебряным карандашом и предлагала бедным вопрос за вопросом, занося их ответы в книжку. Если в прошении упоминалось о детях, то maman требовала, чтоб ей сейчас же показали всех этих детей, так чтоб она могла сама пересчитать их и занести в свою книжку их имена, возраст и характеристики. Если в прошении упоминалось о том, что просительница занимается работой, maman желала видеть и осязать эту работу – словом, ей нужно было вложить все свои персты в язвы горемык, обративших с упованием очи на «общество». Записав все нужное и неторопливо вкладывая серебряный карандашик в петли шагреневой книжки, maman вставала и говорила «бедным», что общество не помогает деньгами, но постарается доставить им работу. Если в семье были дети, то maman прибавляла, что похлопочет о том, чтоб кому-нибудь из них общество выдало старые сапожки или фуражку. В заключение она говорила краткое наставление о том, что не надо падать духом… «Каждый из нас несет в жизни свой крест, и в большинстве случаев мы только пожинаем то, что сами посеяли… Не падать духом, терпеть, терпеть и трудиться!»

С приятным сознанием исполненного подвига (еще бы не подвиг – добровольно лезть бог знает в какие трущобы!) maman возвращалась к дремлющей в экипаже дочери. Отыскав ногами меховой мешок и развалившись в подушках кареты, пропитанной ароматом тончайших духов Мимочки, maman говорила, в то время как кучер направлял сытых холеных лошадок по адресу следующих «бедных»:

– И совсем ее положение не так ужасно, как я думала. За четыре рубля в месяц общество дает ей комнату, и ведь не угол какой-нибудь, а просторную, светлую, теплую комнату… По-моему, этого уже вполне достаточно. На стол и остальное она может и сама заработать. Правда, у нее восемь человек детей. Но кто ж их просил иметь их столько?.. При такой бедности и у нее еще грудной ребенок!.. Люди нашего круга не позволяют себе такой роскоши; а она – нате-ка – восемь человек детей! Кто ж виноват?.. Конечно, виноват ее муж, мерзавец и пьяница… Он их и разорил, и довел до такого положения. Теперь общество дало ей комнату с тем, чтоб он не жил с ними; но ведь мы не можем запретить ему приходить… И он приходит пьяный, в ужасном виде, дерется, пугает их. У двух маленьких уже сделалась падучая от испуга. Она сама мне все это рассказала. Представь, институтка!.. Et très bien de sa personne…[143] И теперь сама моет пол, топит печи, стряпает… Несчастная! Как, однако, каждый из нас должен откладывать на черный день! Она плачет и просит денег. Я ей говорю: «Как мы можем дать вам денег? Муж придет, и вы ему отдадите. Может ли общество раздавать деньги пьяницам в ущерб действительно нуждающимся и достойным?»… Она говорит: «Нечем накормить их, не во что одеть их…» Конечно, это преувеличение. У них так пахло капустой, когда я вошла… Кстати, Катя, напомни… Надо еще к Point’y заехать за консервами… Ну, я пообещала ей похлопотать, чтоб одному из мальчиков выдали сапожки. Я даже думаю, – конечно, торопиться не буду, посмотрю еще, – и если она действительно окажется порядочной женщиной, я думаю послать ей кое-что из нашего детского старья.

– А от меня дайте ей денег, – лениво говорит Мимочка, вынимая душистое маленькое портмоне из слоновой кости с золотыми застежками, подбитое шелковистым ярко-красным муаром.

– Нет, нет, голубчик, не увлекайся, пожалуйста!.. Побереги это; бедных много на свете, и мы можем найти еще гораздо более нуждающихся. И надо помогать бедным толково и разумно, а не приучать их к роскоши!

Maman вполне входила в свою роль деятельной и опытной благотворительницы и, вероятно, сделалась бы со временем достойной помощницей тети Жюли, если б не один случай, вполне охладивший ее рвение.

Разлетевшись как-то к бедной вдове с тремя детьми, слезно расписавшей в прошении свою горькую нужду, maman нашла у этой особы и самовар, и кастрюли, и кофейную мельницу, и кровать с подушками, и сундучок под кроватью. Детей оказалось не трое,