Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

Петр Алексеевич проталкивается по коридору. Мно­гих людей он сегодня впервые видит в лицо. Тут были и солдаты в шинелях, в какие-то юркие человечки с остро­конечными бородками, похожие на торговцев. В дни великих переворотов и перемен появляется немало вре­менных попутчиков, не различишь сразу, кто чем дышит. Юрьев прислушивался к разговору: все горячо обсужда­ют прошедшие события, строят предположения.

— Выхватывает револьвер... Конечно, застрелить безоружного — храбрости немного надо.

Юрьев остановился. Это говорил Бокин, говорил воз­бужденно, чем-то недовольный. Петр Алексеевич подо­шел поздоровался и, не выпуская руки Токаша, повел его в свободную комнату.

— Кто стрелял, кто убит?

— Застрелили Закира. Кто застрелил? Тот, который распоряжался в тюрьме, высокий, в военной форме.

— Это Фальковский,— вспомнил Петр Алексеевич.— Кажется, из эсеров. Только что приехал и сразу показал себя.

— Мне он кажется подозрительным, — признался Токаш, — действовал, как анархист. Откуда он? Какие у него документы? Закира не жаль. Но его надо было судить, показать всем, каков этот человек...

— Да, это верно,—согласился Юрьев,— но в рево­люцию, дорогой мой, пропускают не по документам. Тут люди показывают себя на деле и завоевывают доверие.

— Застрелить безоружного — невелик подвиг, — по­вторил Токаш.

— Но этот Фальковский навел там революционный порядок. А дальше — посмотрим, что он за человек.

— Как знаешь...

Разговор их прервался. В дверях показались Еме- лев и этот самый Фальковский. На голове у него — па­паха с красным околышем, одет в кожаную тужурку, сбоку—сабля. Утром он был совсем в другой одежде.

— Малышев до сих пор не взят,— сказал он с доса­дой в голосе,— Надо зорко следить за дорогами. Все, кто спрятался, к ночи выйдут из своих нор... Дали бы мне, я подстерег бы кого-нибудь.

«Он прав»,— подумал Юрьев и произнес с сожале­нием:

— Не предусмотрели. Не нужно было выпускать волка из логова.

— Кто мог подумать, что атаман, который только вчера ревел, как медведь, стал трусливей лисы, замета­ет свои следы,— улыбнулся Емелев.

— Жизнь—вещь дорогая, что же ему оставалось делать! — засмеялся Фальковский.

— Сейчас мне пришла в голову одна мысль,— ска­зал Токаш,— не последовал ли атаман примеру Фоль- баума.

— Ты что имеешь в виду? — спросил Юрьев.

— Фальбаума объявили умершим. Некогда вскрыли могилу и подняли гроб, то трупа там не оказалось.

— Значит, похороны были для отвода глаз? Нет, атаман так не поступит,— уверенно заключил Юрьев.— Его надо искать. Сейчас начнется объединенное заседа­ние всех организаций города. Эсеры тоже просят место в Ревкоме. Как вы думаете?

Токаш категорически заявил: '

— Близко не нужно подпускать! Правили уже, хва­тит с них...

Фальковский промолчал, бросил украдкой взгляд па Бокина.

— Среди солдат есть их люди, по-моему, на первое время следует допустить... Как ты думаешь, Лука?

Емелев, помедлив, ответил:

— Главное—обеспечить наше большинство. Осталь­ное — не так важно.

— Неправильно!— запротестовал Токаш.— Трудно надеяться на эсеров.

Вошел Журавлев, снял фуражку. Его удивительно светлые волосы, мягкие, как птичий пух, шевельнулись, от того что он махнул возле головы фуражкой.

— Ну, будем начинать? Народ ждет, — сказал он.

— Иди сюда.— Движением руки позвал его Юрь­ев.— Токаш говорит, что эсерам не нужно давать места. Что ты скажешь?

— Сразу же нельзя так... Среди солдат есть эсеры. Они будут требовать. Нельзя допускать раскола среди солдат.

Токаш перебил его. Густые черные брови нахмури­лись:

— Тогда приведи обратно Иванова и посади в Рев­коме!

— Бросьте спорить. — Юрьев поднялся. — Посмот­ рим по ходу дела. Но надо быть осторожными.,.

Токаш не мог заснуть, хотя очень устал. Два чувства волновали его сердце: одно — огромное, светлое—это радость победы; второе щемило. вызывало досаду — бы­ли допущены непростительные промахи. Позабыли арес­товать атамана и предводителей алаша. Напрасно вклю­чили в состав членов Ревкома эсеров. Никому неизвест­ному Фальковскому поручили руководить следственной комиссией. А по своему поведению ои похож на анархи­ста. Что предложил его, Токаш не смог вспомнить. Фа­милию Фальковского выкрикивали какие-то личности с маленькими бородками...

Эх, жаль, нет Березовского! Токаш не мог спасти его. В ту ночь, когда Махмут сообщил об аресте Березов­ского, Токаш намеревался устроить налет на штаб ата­мана. Однако члены подпольного комитета решили ина­че: «Не горячись, возвращайся обратно в горы, подго­товь своих джигитов. Не подошел срок решительных действий. Солдаты в крепости еще не подготовлены».

Кто же мог выдать Березовского? По словам Махму­та, Березовского выдали весновские мещане, среди ко­торых он жил. Нужно найти коварного предателя!..

Мысли и мысли без конца... Завтра состоится митинг. Надо хоть немного заснуть.

Ступая по-кошачьи мягко, Курышпай заглянул в окно. В комнате никого нет. Яркий свет солнца, как золо­тое блюдо, лежит на полу. Кровать у стенки еще не уб­ рана.

Со двора зашел Токаш. Он не заметил Курышпая, На Токаше белая шелковая рубашка с вышитым воро­том— эту рубашку он носит лишь по праздникам. Фо­тография, на которой он снят в этой рубашке, висит над кроватью.

Токаш нагнулся и стал чистить куском бархата хро­мовые сапоги. Курышпай смотрит на пего с завистью: красив, черт, и лицом, и осанкой, даже быстрые движе­ния— красивы, привлекательны. А Курышпай некрасив. Взглянет на него человек и не удерживается от улыбки: нос большой, красный, кончик его шершавый, как кора старой березы. Узкие глаза, низкий лоб... Но Курыш- пая это не особенно огорчает, лишь иногда, как вот сейчас, любуясь Токашем, вздохнет: «Не пожалел меня бог...»

Токаш сел перед зеркалом, развел мыло, густо на­мазал лицо, взялся за бритву.

— Хватит, не к невесте идешь!—сказал громко Ку- рышпай. От неожиданности Токаш вздрогнул.

— Ты, Курыш, никак не можешь без шуток! Я мог бы порезаться.

— Это что! Вот ночью было дело. Действительно на­пугал...

— Ну, расскажи! Да заходи в комнату.

Курышпай сел напротив Токаша.

— Ночью я поймал одного буржуя и натешился вдо­воль,

— Что ты говоришь? — поднесенная к щеке бритва замерла в руках Токаша. — А ну, рассказывай скорее.

— Иду домой — время было около двенадцати.— вдруг навстречу какой-то черный толстяк, идет тяжело, как только что напившийся воды верблюд. Я спрятался за дерево. Когда он подошел ближе, я вынул револьвер и скомандовал: «Руки вверх! Кто ты?» — «Карден» — слышу в ответ. — «А, буржуй! Идем! Я искал тебя».

Тот побледнел, весь задрожал, язык заплетается, сло­ва не может вымолвить. Наверно, впотьмах и не узнал, меня. Пропустив вперед, я гоню его, покрикиваю: