Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

«Бы­стрее!» Он идет и пыхтит. Ругаю его вплоть до седьмого предка, он молчит. Привел к берегу речки и поставил у обрыва. «Ну, пой себе заупокойную! Сейчас отправишь­ся на тот свет!» Он сел и заголосил, обнял мои ноги, начал умолять. Я спрашиваю: «Ты меня узнаешь?»— «Как же, узнаю. Разве ты не наш Курыш-жан?» «А, Ку- рыш-жан?— говорю. А через кого я в Сибирь угодил?» Он начал юлить, как собака. Тогда я сказал ему: «Отдай мне свои сапоги и больше не попадайся!»— и отпустил.

Токаш не знал что делать: смеяться или сердиться. Лишь покачал головой.

— Брось свои проделки! Понял?

— Почему? Ты что, жалеешь буржуя?

— Ты безобразничаешь, Курышпай, — начал сер­диться Токаш.— Кто давал право поступать так? На буржуев и без тебя найдем управу!

Курышпай замолчал. Он понял, что перехлестнул. И переменил разговор:

— Ну, пойдем на митинг? Наверное уже все собрались!

Токаш заторопился. Они идут молча. У Токаша нахмурены брови. Ему не понравились ночные приключе­ния Курышпая. И Курышпай молчит. О чем говорить? Разве бы он выстрелил в Кардена? Это же непрости­тельное самовольство! За такое по голове не погладят... Зачем же резать самому себе палец?

Токаш сделает шаг, а Курышпай — два: шаги у него короткие, полы старенького пиджака хлопают. Он знает,что и лицом и одеждой не привлекателен. Зато как скрипят у него сапоги — ну прямо песню поют! Курыш­пай слушает этот скрип с превеликим удовольствием. До сих пор во всем Семиречье скрипели лишь сапоги Кардена да Ибраима. А теперь? Вон все встречные на улице не проходят, не взглянув на ноги Курышпая. Ему показалось, что даже Токаш немного смягчился. Он начал рассказывать новости. Из Петрограда пришла телеграмма: комиссариат по делам мусульман прислал приветствие. Там быстро узнали об установлении Совет­ской власти в Семиречье.

— А подписано самим Лениным?

— Нет.

— Ну, а что там сказано?

— Сказано, чтобы не было преследования казахов за восстание в шестнадцатом году.

Курышпай схватил за локоть Токаша.

— Здорово!

— Да, мой Курыш, разве ты не об этом мечтал? И вот все сбылось за один день.

Это-то понятно Курышпаю. Он вместе с Токашем сидел в тюрьме, потом ездил в Китай, чтобы вернуть на родину славных джигитов. И очень жаль, что не удалось вернуть. Таком джигит, как Бакен, все еще батра-чит на чужой земле. Но теперь у нас другая власть. ;

— Что, если послать кого-нибудь в Китай? — пред­ложил Курышпай.—Надо бы обрадовать Бакена и всех...

— Это правильно,— одобрил Токаш.— Пришло вре­мя— теперь все в наших руках. Ты поедешь? Нет, ты здесь нужен. Найдем, кого послать.

Когда они огибали парк, из-за угла навстречу вые­хал всадник. На луке седла висел костыль.

— Ой, да это же Ахан? — воскликнул Курышпай.

— Он самый. Зови!

Ахан соскочил с коня к сунул под мышку костыль. — Здравствуйте!—произнес он хриплым голосом. — Будь здоров, Аха! —приветствовал его Токаш.

— Еду из аула... Говорят, в городе установилась новая власть, так, что ли?

— Вот! — воскликнул Курышпай, сжав кулак.— Все в наших руках!

— Значит, Аянбек говорил правду.— Ахав, как бы вспомнив о чем-то, улыбнулся.— Меня послала Айгуль. Говорят, в городе опять война—узнай, мол, как То­каш...

— И Тока, и Курышпай живы и здоровы. Передай ей! —выпалил Курышпай.

— Ты зачем приехал? Я писал в аул о событиях в Верном. Что там нового? — спрашивал Токаш.

— Волостное управительство Сят подарил Аянбеку.

— Подарил? Вот как! — удивился Токаш.— Разве это можно подарить? Или это потому, что Сят против Советской власти? Он, кажется, и сам избран недавно.

— Не знаю, против или не против. Знаю одно: сей­час нет того Аянбека, который охотился на лисиц в го­рах. Он жмет, заставляя одеть один сапог на обе ноги.— Перемежая разговор шутками, Ахан все-таки похваль­но отозвался о деятельности Аянбека.— Сят собрал на­род и объявил: «Люди, я устал, передо мной — ста­рость. Уважали меня — спасибо. Я старался как мог. Теперь есть такие люди, как Аянбек. Я дарю ему свой пост». Народ зашумел и надел на шею Аянбека войлоч­ную сумочку с печатью. На следующий же день Аянбек сказал: «Старая власть свергнута, законы я буду прово­дить по-новому» и заставил пригнать из табунов бая Кардена четырех коней для разъездов. Один из этих ко­ней сейчас подо мной.

Оказывается, Ахан не верил в установление новой власти и приехал все увидеть своими глазами. Теперь убедился... -

— А как понял народ слова Аянбека? — Токаш спрашивал, желая узнать мнение и отношение народа к новой власти.

— Немало доходит разных слухов. Народ ждет сооб­щения от власти из города. Каждый себе хозяин и по- своему законник... Если одни голосят: «Он, большевики отбирают имущество, все будет общее», то другие гово­рят: «Теперь будет настоящая власть для бедных» и до­казывают друг другу свою правоту. Дело иногда доходит до драк. Перед самым моим отъездом заявился из Ка- стека кузнец Тукей и поссорился с балхаши* Боштаем, насилу их разняли. Тукей предложил: «Нужно послать в Китай человека, чтоб сообщить беженцам новость», а Боштай съязвил ему: «Там, на границе гляди — ждут твоего посланца. Чихали они! — и надо же было ему передразнить Тукея, показать вывернутую губу! Возник большой скандал. Народ разделился на две группы...

— Каль, что меня там не было, я бы показал Бош- таю,— погрозился Курышпай.— Давно точу на него зуб!

— Ладно, Аха! Ты пока езжай к нам! Я тебя верну в аул посланцем Ревкома.

— Что-то не верится,— рассмеялся Ахан,—Тогда был избран, но скоро сместили — не понравился при­служникам атамана. Как бы и теперь то же не получи­лось?— Ахан стал взбираться на лошадь.

Глава 4

С митинга возвращались втроем — Токаш, Саха и Курышпай. У каждого были свои впечатления. Токаш и Саха говорили о количестве народа, пришедшего на ми­тинг, кто как выступал и что говорилось в народе. Ку­рышпай пока молчал. Все оживление его исчезло от вне­запной мысли. Нахмурив брови, держа руки позади, он шел, покачиваясь из стороны в сторону.

— Когда говорил Виноградов, была мертвая тиши­на. Хорошо говорил. Мысли ясные, как на ладони! — восторгался Саха.— Когда начал говорить ты, пошел шепот...

Нет, Саха плохо слушал. А вот Курышпай, хотя и сто­ял вдали, но все запомнил. Токаш говорил: «Советская власть— это заря, солнце, восход которого долгое время ждал