Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

народ! Вот сегодня загорелась эта заря, взошло это солнце! Встретим же его, товарищи, с открытой ду­ шой, с веселым сердцем!..» Эти слова Токаша особенно понравились Курышпаю. Что же он потом сказал? Да... «В шестнадцатом году казахский народ проливал свою кровь за свободу! Не один славный сын народа отдал свою жизнь за эту свободу!»—«Араб!»—кто-то крикнул в это время в толпе. Курышпай повернулся на голос. Во­круг Бикен стояло несколько девушек и джигитов. Средн них он заметил Салимгерея Курышпай не мог угадать, кто крикнул — «Араб» и двинулся в их сторону, прокла­дывая локтями себе проход. «Джигит и должен быть таким! Красивым, стройным, умеющим сказать смелое, светлое слово» — весело промолвила Бикен, обращаясь к подругам. Те рассмеялись: «Не влюбилась ли ты в него? У Бикен очень слабое сердце, это возможно!»

Курышпай остановился, задумался. Что это? Насмеш­ка или она сказала от души? А Токаш продолжает го­ворить— бледный, брови нахмурены: «Пусть богами не ждут от нас милости. Мы — враги баев! — и сжал ку­лак, будто предназначая его Бурнашеву, стоящему около Бикен. На этот раз Курышпай ясно заметил того, кто выкрикнул: Бурняшев вздрогнул и, сжав зубы, со зло­бой крикнул по-русски: «Араб! Предатель!» Курышпай подошел к нему и сунул Бурнашеву кулак в зубы. Шум и гам... Началась потасовка. Народ разнял их...

— Ты заметил драку? Какие-то двое сцепились меж­ду собой,— сказал Саха.

Курышпай ждал ответа Токаша, но тот промолчал.

После ухода Сахи Курышпай не пошел домой, остал­ся ночевать около Токаша. Он хотел высказать ему го­речь, осевшую на сердце.

Этот белобрысый татарин после драки с Курышпаем стал распространять среди народа нехороший слух: «То­каш крещеный, отрекся от мусульманской веры, он немецкий шпион». Откуда он взял эти слова? И знает ли Токаш, кто такой хозяин его квартиры Эрмиш?

— Говори тихо,— сказал Токаш Курышпайю.— стена очень тонкая. Хозяин еще не спит, он хорошо знает по- казахски.

— Ну и пусть слышит!— Курышпай все-таки пони­зил голос.

— Ты не знаешь этого человека. Думаешь, только часовщик — и все. Он очень мастеровой человек. Но не это главное. Он понимает жизнь. Ты знаешь, кто такой Маркс.

— Какой Маркс? Это сапожник-еврей на зеленом базаре?

Токаш засмеялся.

— Нет. Я же тебе давно говорил, что был один очень большой ученый.

— A-а, да, да... Это тот аксакал, который говорил, что бедные могут взять власть в свои руки?

— Он и есть!

— Кто? Эрмиш?

— Да нет же, Маркс. А Эрмиш достал книгу Маркса «Капитал» и дал прочесть... Он хотя и не вмешивается в политику, но много знает.

— Кто?

— Опять «кто?» Давай потише.

Курышпай в темноте нащупал табакерку и заложил за губы насыбай.

—Ты говорил как-то, что у этого человека есть дочь? Я вспомнил потому, что хочу вести речь о девушке... Ко­го, ты думаешь, я видел сегодня?

— Кого?

— Опять эту избалованную дочку Кардена. Ох, и расхваливала тебя. Всерьез или шутит? Ты понимаешь, дорогой: нрав своего коня знает лишь хозяин...

Токаш улыбнулся. В темноте Курышпай этого не за­метил.

— Что же она говорила?

Курышпай дословно передал, что слышал.

— Между этой девушкой и мной пропасть. Перейти через нее очень трудно,— проговорил в задумчивости Токаш.— Я не думаю переходить, а она — посмотрим.

Курышпай это понял по-своему.

Глава 5

В ясную погоду серебристые вершины Ала-Тау ка­жутся совсем близкими, в облачные дни их скрывает туман.

Сегодня густой серый туман спустился с вершин Ала-Тау в город, растянулся вдоль улиц, вполз во дворы.

Фальковский посмотрел в окно. Усевшийся на заборе белый петух, вытянув шею, кричит через силу. Бродячая собака, поджав хвост, обнюхала ворота и побежала дальше.

Время раннее, на улицах еще нет никого.

Фальковский накинул на плечи шинель и принялся перечитывать недописанное ночью письмо.

«...Вот уже пятнадцать дней, как прибыл сюда. При­ехал вовремя. Ваши предположения оказались вер­ными...».

Дальше не стал читать, отодвинул письмо и, подпе­рев обеими руками голову, глубоко задумался.

Все же перед этой катастрофой Валентин Роберто­ вич успел побывать в его доме и передать письмо Кор­нилова. Малышев тогда сидел важный, довольный, пре­сытившийся своими успехами, воображал себя власте­лином обширного степного края России. В этом доме он познакомил Валентина Робертовича с самыми близкими людьми. Епископ Пимен, хорунжий Сотников... Но Ва­лентин Робертович никому не доверяется. Сколько Кор- нилов-младший ни хвалил атамана, а кем он оказался? Разиня! Лишился всего богатства. Только дурак отдал бы жизнь за атамана, пошел за ним очертя голову. Но Фальковский не таков...

Наедине Валентин Робертович украдкой обращается к своим давним мечтам. Но нельзя слепо увлекаться и пренебрегать разумом. Покойный отец говаривал: «От бесстыдного языка стыдятся глаза других. Язык без

костей, а совесть надо запрятать подальше»... Эти мысли всю жизнь лежали в закоулке сердца и все росли, рос­ли. Теперь же, в день революции в Семиречье, они рас­ цвели и толкнули его к действию...

Валентин Робертович сразу вознесся в глазах лю­ дей: его считают чуть ли не Маратом! Некогда сторонив­шиеся и хмурившиеся люди сегодня начали улыбаться ему, как доброжелатели. Смерть Закира распахнула пе­ред ним ворота на дороге к заветной цели — властвовать над всеми...

Фальковский снова склонился над письмом: «Здеш­няя большевистская организация оказалась не такой, как мы предполагали. Среди них есть опытные люди. Но меня встретили хорошо. На заседании Ревкома из­ брали революционный трибунал, а председателем след­ ственной комиссии при нем назначили меня... Вы, ко­нечно, помните того друга, который встречался в день вашего отъезда из Ташкента? Его пока не могу разы­ скать. Еще хочу предупредить вас вот о чем: здесь я неожиданно встретил старого знакомого. Его я тогда еще видел в Верном. Он киргиз, очень активный. Чув­ствую, будет стычка. Он пока меня, кажется, не узнал, и нужно воспользоваться этим...».

Фальковский вложил письмо в конверт и запечатал его.

Неторопливыми шагами пошел к тюрьме. Вчера на заседании Ревкома ему было поручено: «Проверить всех арестованных офицеров, тех, кто не является явным врагом и попал под горячую руку, — освободить и обя­ зать в течение 24 часов покинуть Верный». Что же он сделает? Это надо обдумать. Предстоит серьезное ис­ пытание...

Возле тюрьмы народу, как на базаре; много подвод, выставлены в ряд ведра и свертки. Это пришли и при­ ехали с передачей для близких и родственников, заклю­ ченных в тюрьму.

Фальковский открыл дверь комнаты охранников. Оде­ тый в желтый пулушубок солдат спал за столом, подло­