Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Шэнь Цунвэнь

1934 г.

МАЛЕНЬКАЯ КНИГА, БОЛЬШАЯ КНИГА

Мои сознательные воспоминания о детстве начинаются примерно с двух лет. До четырех лет я был здоровым и упитанным, как поросенок. В четыре года мама начала учить меня иероглифам, написанным в клетках для прописей, а бабушка, ее мать, кормила меня сладостями. Когда я выучил шесть сотен иероглифов, у меня завелись глисты, отчего я стал болезненно бледным и худым. Единственное, что я мог есть, — это куриная печень, приготовленная на пару с лекарственными травами. В ту пору я уже вместе с двумя старшими сестрами ходил на дом к учительнице для девочек. Поскольку она была наша родственница, а я был совсем мал, я тратил меньше времени на обучение за партой, чем на то, чтобы сидеть у нее на коленях и играть.

Когда мне исполнилось шесть лет, а моему младшему брату — два, мы одновременно заболели корью. Это случилось в июне, и мы днем и ночью страдали от невыносимого жара и не могли спать, поскольку лежа начинали кашлять и задыхаться. Взять на руки нас тоже не могли, это причиняло нам сильную боль. Помню, как мы с младшим братом, завернутые в бамбуковые циновки и похожие на блинчики с начинкой, стояли в тенистой прохладной части комнаты. Домашние уже приготовили для нас два маленьких гроба и поставили их на террасе, но к счастью, мы оба поправились. Для моего брата после болезни пригласили няню, крепкую и рослую женщину, мяо по национальности, и она так хорошо ухаживала за ним, что он удивительно быстро окреп. Меня же болезнь совершенно изменила, с тех пор я никогда уже не был здоровяком.

В шесть лет я самостоятельно ходил в частную школу, где получил свою долю сурового обращения, которое обычно применялось к школьникам. Но поскольку к тому времени я уже знал немало иероглифов, да и память у меня с детства была очень хорошая, я отделался гораздо легче, чем другие. На следующий год я перешел в другую частную школу, начал общаться со старшими мальчиками и научился у этих сорванцов, как себя вести со старомодными учителями и как убегать от книг, чтобы общаться с природой. Тот год заложил основу для формирования характера и воспитания чувств. Я сбегал с уроков и обманывал близких, чтобы скрыть прогулы и избежать наказания. Это приводило в ярость моего отца, однажды он даже пригрозил, что отрубит мне палец, если я снова пропущу занятия в школе и совру. Меня не испугала эта угроза, и я, как прежде, не упускал случая сбежать с занятий. Когда я научился смотреть на все собственными глазами и окунулся в другую жизнь, я потерял интерес к школе.

Мой отец очень любил меня, и одно время я был центральной фигурой в нашей семье. Стоило мне немного заболеть, все домочадцы, не смыкая глаз, дежурили у моей кровати, ухаживали за мной, и каждый по первой моей просьбе готов был качать меня на руках. В то время наша семья была довольно обеспеченной, и, думается мне, в материальном плане я был в более выгодном положении, чем большинство детей наших родственников. Мой отец в свое время мечтал стать генералом, однако на меня он возлагал куда большие надежды. Похоже, он рано разглядел, что я не создан для военной службы, и не надеялся, что я стану генералом, но рассказывал мне много историй об отваге и доблести моего деда, а также о том опыте, который сам получил во время восстания ихэтуаней. Он считал, что какой бы путь я ни выбрал, мне суждено добиться многого и занять положение выше генеральского. Первым, кто хвалил мой ум и смекалку, был именно отец. Но его солдатское сердце было разбито, когда он обнаружил, что я вместе с группой маленьких шалопаев сбегал из школы и целыми днями слонялся без дела и что он не в силах обуздать меня и отучить лгать. В то же время мой брат, младше меня на четыре года, благодаря тому, что присматривавшая за ним мяоская женщина нашла правильный подход к его воспитанию, вырос на удивление сильным, и, несмотря на малый возраст, вел себя спокойно, держался с достоинством и самоуважением. Неудивительно, что члены семьи, разочаровавшись во мне, переключили свое внимание на него. И он оправдал их ожидания, став в двадцать два года полковником пехоты. Отец служил в Монголии, на северо-востоке и в Тибете, нигде себя особо не проявил и на двадцатом году существования республики[176] был лишь полковником, поэтому мечты о генеральском звании он перенес на моего младшего брата. Умер отец на своей малой родине от какой-то пустяковой болезни.

Обретя свободу вне семьи, на улице, дома я чувствовал себя скованным ревностной заботой обо мне, поэтому, когда родители предоставили мне возможность быть самим собой, меня это вполне устроило. Человеком, который подтолкнул меня к прогулам занятий, оторвал от книг, чтобы я мог радоваться солнечному свету, любоваться необыкновенными цветами и всеми остальными формами жизни в этом мире, был мой старший двоюродный брат по фамилии Чжан. Для начала он привел меня поиграть в сад их семьи, где росли апельсины и помело, затем мы стали бродить по окрестным горам, играть с деревенскими мальчишками, купаться в реке. Он научил меня обманывать (для семьи придумывать одно, для учителей — другое) и все время сманивал бродить с ним по разным местам. Когда мы не прогуливали, учитель, чтобы помешать нам во время обеденного перерыва купаться в реке, на левой ладони красной тушью писал иероглиф «большой», но мы, высоко подняв над головой руку, все равно подолгу плескались в реке — этот способ тоже придумал мой двоюродный брат. Я был впечатлительным ребенком, и влияние чистой воды, которая, подобно моим чувствам, течет, не останавливаясь, было действительно огромно. Мое детство — необыкновенная пора, большая его часть неотделима от воды. Можно сказать, моей школой был берег реки. Вода открыла мне глаза на красоту и научила думать самостоятельно. А подружил меня с водой тоже мой двоюродный брат.

Оглядываясь назад, я понимаю, что от рождения я не был бесшабашным, не умеющим вести себя ребенком. Я не был болваном. Среди моих родных и двоюродных братьев, кажется, только