АУА - Юрий Иосифович Коваль

Потом мы долго ловили для него такси, но сволочи-шофёры не останавливались — мрак, снегопад, скользкость. А. А. гнал меня, но, конечно, я не уходил, напомнил ему, что он обещал книжку, и тут же вдруг он вынул её откуда-то и, радостный, отдал её мне. Я не мог просить его надписи под снегопадом. Вдруг остановился какой-то УАЗ. Я помог А. А. взобраться в машину и попросил его поцеловаться на прощанье. А. А. был в поликлинике, он переводил себя из инвалидов 3-й группы во 2-ю. По-моему же, человек без ноги всегда — первой.

«Автопортрет с женой» — первый рисунок, сделанный для меня Арсением Александровичем.

Не помню, с которого числа марта жил в Переделкино. Написал два портрета Арсения Александровича Тарковского. За столом сидели с нами великие острословы и умницы — Леонид Лиходеев, Натан Эйдельман, Юрий Левитанский. Они болтали и шутили непрерывно, но как только А. А. открывал рот, мгновенно замолкали. Разговор за столом зашёл о некотором литераторе по фамилии Косолапов. А. А. высказал неожиданный «кусок прозы»:

— Косолапов споткнулся и ударился мордой об стол…

О русском поэте, который долго живёт за границей (кажется, Геннадий Русаков), А. А. сказал:

— У него есть хорошие стихи. Всегда хорошо то, что естественно. Ностальгия — это естественно.

Арсений Александрович цитирует вдруг неизвестных мне поэтов. Не раз обращался к строкам В. Голованова — любителя из Минска.

В Доме творчества «Переделкино» работает стройная девица. Звать — Марина. Как-то мы с Арсением Александровичем сидели на каменном переделкинском крыльце, разглядывая в бинокль проходящих. Заприметив Марину, я сказал задумчиво:

— Надо её на машине покатать.

Арсений Александрович улыбнулся и немедленно срифмовал:

Пока тать

         решил её покатать.

Когда я учился в институте — сочинял стихи — «Наброски и арабески». Там был такой арабесок:

У политрука

Болит рука…

Арсений Александрович, к моему изумлению, частенько придумывает эту строчку.

— Как ваша рука? — спрашиваю.

— У политрука болит рука…

Руку же его, измученную отложением солей, я массирую. Со стороны никто не понимает, что я делаю.

На мою просьбу придумать рифму к слову «недопёсок» Арсений Александрович отреагировал немедленно:

Не паршивый недоносок,

А достойный недопёсок…

— Как вы себя чувствуете, Арсений Александрович?

— Весьма условно…

Читали с А. А. старый журнал «Охота для всех» за 1918 год. В одном из стихотворений встретилось нам слово «зародъ» («…Отметав с косарями зарод…»), мы не знали этого слова, и Арсений Александрович сообразил по контексту: «Это нечто вроде стога». Я проверил по Далю: «…стог, скирд или скирда…»

Насмешили нас стихи из этого журнала:

…Дрофам, этим страусам нашим напольным,

Итог подвести мы успеем,

Их жизни привольной снарядом трёхнольным

Предел положить мы сумеем…

А в осень охоты бывают как сладки!

Приходится метким дублетом

В просторный ягдташ две иль три куропатки

Вложить… Но оставим об этом…

Арсений Александрович часто цитирует свои старые смешные стихи:

Пойду я к дедушке моему — матросу,

Попрошу его перекувырнуться.

Улыбнётся дедушка, куря папиросу,

Если только сможет улыбнуться…

Когда же я, предполагая, что А. А. устал, говорю:

— Посидим, — Арсений Александрович живо возражает:

Посидим, посидим, посидим

И нарвём букетик роз… —

это тоже цитата из старых его смешных стихов.

Рассказ Татьяны Алексеевны о белой горячке

Рассказ этот начал Арсений Александрович и говорил так:

— Мы поехали в Тракай, а там уже кончался сезон, еды почти не было. Зато была масса бутылок коньяку. Мы выпили каждый не меньше чем по три бутылки.

— По полторы, — прервала его Татьяна Алексеевна, любящая точность.

— Нет, но бутылки за две я ручаюсь… какое-то страшное количество… Ну а потом я сошёл с ума, у меня была белая горячка… я серьёзно говорю…

— Я «скорую» ему вызывала! — воскликнула Татьяна Алексеевна, перехватывая сюжет. — Нет, вы послушайте: ну как не белая горячка!.. Он собственными ногами (так она и сказала: «собственными ногами») поднялся до собственного номера. После этого он захотел искупаться в ванне. Я положила его в ванну.

— Ошпарила меня кипятком, — заметил А. А.

— А потом, — продолжала Т. А., — я его из ванны вынуть уже не могла.

— Ошпарила всё-таки…

— Он утверждает, что ошпарила, но следов не было… А у нас был большой номер двухкомнатный и ещё большая прихожая. И я должна была из ванной через прихожую, через 2 комнаты перетащить его в постельку. Он улёгся совершенно как христосик — вот так вот — и заснул. А я схватила рукопись и побежала к машинистке. Прибежала к машинистке, сунула ей рукопись и поспешила назад. Вхожу в номер и вижу: стоит какой-то человек во весь рост. У него до такой степени было искажённое лицо, что я не узнала родного мужа. Я хотела спросить: «Кто вы?» Но в это время он сказал:

— A-а, ты пришла!.. Где ты была?!

— Я к машинистке ходила, ты же знаешь.

— Пока тебя не было, меня здесь зарезали. Вот тем ножом, который ты Ему оставила на этом журнальном столике.

Я подбегаю к нему — вижу: на нём ни капли крови.

— Но ты же не зарезан!

— Да, он меня недорезал и задушил подушкой.

— Господи помилуй! Что ты говоришь!

Тут он стал что-то плести про Лену Ржевскую. Я схватила телефон, звоню Лене Ржевской.

— Лена, что тут было?

— Боже мой! Это опять Тарковские! Когда же вы мне дадите покою. Мне всё время звонит ваш муж и спрашивает, где вы! Дайте мне спать.

Я говорю:

— Арсюша, успокойся. Ты не зарезан и не задушен.

Но уверить его в этом было невозможно. Короче, мне пришлось вызвать «скорую», у него была настоящая белая горячка.

— Я долго бушевал, — закончил рассказ Арсений Александрович. — А Лена Ржевская была замечательна тем, что она в коробке из-под печенья возила с собой челюсть Гитлера. И эту коробку она всё время носила под мышкой, боялась потерять.

Рассказ о шести рифмах

Заговорили о переводах Арсения Александровича из Махтумкули. Вот эти стихи:

Скажите лжецам и глупцам —

Настало их подлое время.

Скажите безумным скупцам —

Казна — бесполезное бремя.

Скажите подруге моей —

Растерзан я