Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров
Старуха с утроенной силой читает: «Смертушка-Матушка!»…
Андрей Тимофеевич не заметил пропажи пальца. А пощёчины прохоровские вообще пошли на пользу, привели в чувство. Не на кладбище, а в квартире, разумеется.
Шведская стенка опустела – на полу подсохшая лужа крови. Существа нет нигде. Сапогов спрашивает эгрегор: что пропустил, пока был в отключке? Да собственно, весь ритуал мимо!
Самое интересное позади! Обидно! Не видел Сапогов, как хлестала на пентаграмму невинная кровь Бархатного Агнца, окропила чёрную обложку тетради по сопромату! Подул сквозняк нездешний, зеркало треснуло в прихожей и осыпалось. Выползли из щелей волшебные тараканы, исполнили песню Малежика «Кукушка», упали с потолка антропоморфные киргизы, объели кишки Бархатного Агнца и сделались зримы, но лучше б их никому не видеть. Распахнулись дверцы антресолей, вышли Те, Которые с Оскалом, и Тот, Кого Они Боятся. И Мир бесповоротно изменился. Непонятно только, в какую сторону…
Костя с изумлением изучает руку – вернулся Безымянный! И не высохший, который похитил старик, а самый обычный здоровый палец! Только он уже не Безымянный! У него сакральное Имя – Артур Муртян! Школы и интернаты, улицы и города, киностудии и стадионы – вся страна и Мироздание теперь имени Артура Муртяна, что отправился прямиком в гипарксис и воссел одесную Отца Небесного!
С болезненным для слуха шумом падает стул – задела халатом женщина. Странное дело, в комнате появился звук! Сапогов не понял, где и что умственно тыкнул. Оказывается, громкость была всегда, просто надо было её включить! Мог же изначально всё слушать, а не смотреть немое кино!
У плаксивого папаши исчезли усы. Сбрил, что ли? Без них лицо узнаваемо – всенародный ведущий!
Кириллов с болезненной нежностью трогает Костю за Безымянный:
– Я смогу иногда навещать тебя, приятель, чтобы повидать сынишку? – в глазах дрожат слёзы.
– Когда заблагорассудится, дяденька Кириллов! – радушно отвечает мальчишка. – Но только не в учебное время, у меня же школа, пятый класс!
– Конечно, конечно… – торопливо соглашается Кириллов, наклоняется и целует ставший таким родным палец. – Привет, малыш, надеюсь, тебе хорошо… Ему же не было больно?! – диктор взвинчен. – Маргарита, ответьте мне, умоляю!
Женщина в халате закуривает:
– Леонид Игоревич, вы сами всё видели! Он фактически сразу исчез! Никакой боли! Он улыбался, ваш Артур! Смеялся и сиял!
Лицо некрасивое, с тяжёлым подбородком, хрящеватым носом. Кожа в каких-то кирзовых рытвинах. Для эфира её пришлось бы основательно гримировать, пудрить. Зато глаза чудесные – два омута пустой доброты. Фигура высокая и нескладная. Крупные кисти с красивыми породистыми пальцами, обручального кольца нет. Мать-одиночка.
– Я говорил, что вы похожи на актрису Маргариту Терехову?
– Шутите? – усмехается женщина, разгоняет ладонью голубоватый дымок. – Она такая красавица, а я синий чулок. Тысячу раз перештопанный.
Забывшись, вытаскивает ступню из тапочка, спохватывается, что ногти-то неухоженные, с облезлым лаком; нога шмыгает в тапок, как мышь в нору.
– О нет! – уверяет Кириллов, который всё подметил. – Много общего! Облик, причёска.
– Пергидрольные кудри под Миледи… А вот вы – настоящий герой, Леонид Игоревич. Мушкетёр! Я горжусь нашим знакомством! Не представляете, какая это честь для меня – предоставить своё жилище для спасения человечества!
– Погодите! – бесцеремонно перебивает кокетничающих взрослых Костя. – Божье Ничто хочет что-то сказать!
Все замолкают и пытаются слушать. А это непросто. Божье Ничто совсем усох; в уголках нет даже сукровицы, цельный коричневый струпик. Непонятно, как вообще лепечет.
– Фук-ка фы фрафнивно! – с артикуляцией у царапины швах. – Фафно!
Но так ли уж важны слова? Очевидно, Божье Ничто прощается, уходит туда, откуда пришёл.
– Фофтя!.. Хфоть… фуефоф-фы!
– Ну да, гвоздь, – понуро опускает глаза Костя. – Уж прости…
– Фе-фрофу! Футьи фы уопк! Профтяфте! Проф-тифые… фкоты… – и замолкает уже навсегда.
Костя на всякий случай скребёт царапину. Струпик отваливается, под ним белёсая кожная пустота…
На подоконнике тесак с подсохшими следами крови и крошечный кусочек выпечки из костей Натана Абрамовича – что не впихнулось в Артура или он сам вытолкнул языком.
За окном светает. Пятый час утра.
– Ой, а мне ведь домой надо! – спохватывается Костя. – Пока родители не проснулись!
В коридоре на линолеуме вдребезги разбитое зеркало. Антресоли нараспашку, одна дверца висит на последнем шурупе. Выломали Те, Которые с Оскалом. Эх, глянуть бы на них хоть глазком… И на Того, Кого Они Боялись…
– Подмести бы… – озирает разгром Маргарита. – Костя, не порань ноги, всюду осколки. Я схожу за веником.
– Не беспокойтесь, тётя Марго, я вижу всё…
– Дверцу бы поправить… – задумчиво произносит Кириллов. – Найдутся плоскогубцы и отвёртка?
– Всё не к спеху, хороший мой, – отвечает Маргарита. – Сделаете, когда будет настроение.
Костя зашнуровал кеды, стоит в дверях:
– Ну, я побежал?!
Мальчишке не терпится продемонстрировать родителям и сестрёнке палец. Обрадуется папа, вотрёт в крестец вьетнамскую «звёздочку». Мама накрутит кудряшки, скажет, что новая заведующая не такая уж и страшная. Ну, это до поры, мамочка; не обольщайся раньше срока, Юдоль Мансуровна ещё себя проявит! А смешная Верочка подумает, что Костя просто закончил обещанный фокус…
– С Богом! – Маргарита Цимбалюк снимает цепочку с двери, открывает замок, целует Костю в лоб – чуть пониже лишайного очага размером с копейку. – Ты молодец, пионер!
Костя переступил было порог, но вдруг возвращается. И протягивает диктору:
– Вам, дяденька Кириллов!
– Что это?!
В ладони переливашка. Кириллов знаком с устройством подобных значков. Колеблет и видит, как под стеклом сменяют друг друга лики: Заяц – Волк, Лёша Апокалипсис – Рома с Большой Буквы, дочки Зина – Дина, жена Катерина и Маргарита Цимбалюк, Лапин и Кербер, странная парочка из ночного троллейбуса…. Костя и Бархатный Агнец!
– На память! – заявляет мальчишка, чуть смущаясь. – Не плачьте, дяденька Кириллов! Вы же скоро увидитесь! – и показывает Артура.
А просто нет в словаре отныне такого сочетания – «безымянный палец»! До конца времён на всех кистях мира: большой, указательный, средний, Артур Муртян и мизинец, теперь так, милая. И новобрачные, и мужья с жёнами будут носить золотые кольца на Артуре Муртяне. Все! Только не мы…
– До встречи, приятель!.. – Кириллов пытается улыбнуться. – Я сейчас без работы, свободного времени полно. Ты любишь апельсины? Я принесу…
– Спасибо-о!.. – уносится вниз Костя, прыгает через ступеньки.
– Маргарита… – спрашивает Кириллов, когда дверь снова на замке. – Вы писали, что мать двоих сынишек. А где они? Вы их куда-то отправили?
От резко затушенного окурка из пепельницы ползёт едкий запах.
– Я врала вам, Леонид Игоревич. У меня нет детей. И никогда не было…
Кириллов испытывает щемящую боль в груди. Будто любимая призналась в измене, пусть давней и ничего не значащей, но всё равно обидной.
– А письма? Ваши сны?! – в голосе надлом и отчаяние. – Они тоже выдумка?!
– Нет… – Маргарита подходит к диктору, кладёт голову на
