Отель одиноких сердец - Хезер О’Нил
– Так как у тебя дела?
Пьеро даже вздрогнул, решив, что с ним заговорила птица. Но, повернув голову, он увидел стоящую рядом женщину в белом платье, поверх которого она надела синее пальто с нашитыми в ряд пуговицами на рукавах, делавшими их схожими с осьминожьими щупальцами. Кожа ее была светло-коричневого цвета, короткие черные волосы она расчесала и уложила так, что все завитушки распрямились. Брови на лице были умело подведены. Она села рядом с ним. В ее лице было что-то расслабляющее; она производила такое впечатление, будто только что закончила заниматься любовью. Лебедь отвернулся и, переваливаясь, вернулся в пруд.
– Вроде бы все в порядке, – ответил Пьеро.
– Что же тебя привело на край пруда? – спросила женщина.
– Не знаю. Но привело меня издалека, ты даже представить себе не сможешь откуда. Из Монреаля.
– Я слышала о Монреале. Говорили, что у всех девушек там дурные болезни и все такое. Еще я слышала, что там очень холодно. Холоднее, чем здесь зимой. А я даже здесь это время года переношу с трудом. Мой папаша как-то туда ездил. Он мне об этом всё-ё-ё рассказал.
Она взглянула ему прямо в глаза. «У нее замечательная манера смотреть на людей, – подумал Пьеро. – Совершенно без опаски». И спросил:
– Чем занимался твой отец?
– Мой папа играл на трубе. Он постоянно от нас уходил. Но потом возвращался. Это становилось самым прекрасным событием. Когда мы думали, что уже вообще его не увидим, дверь вдруг распахивалась и он появлялся на пороге во всей своей славе. Он нам привозил подарки из разных дальних мест. Так, однажды он мне привез щетку для волос из Канзаса. Я так эту щетку любила. Повсюду, куда ходила, брала ее с собой. Даже песни ей пела.
– Как чудесно.
– Так оно и было! И неважно, что мы жили в малюсенькой квартирке с клопами под обоями, неважно, что мы все время голодали или что мама заставляла нас мыть полы. Все, что мы получаем от жизни, – это детство. И еще маму, а если и впрямь повезет, тогда и папу. Ведь это время жизни наполнено всякими такими чувствами любви, даже если родители у тебя самые плохие в мире. А потом, когда становишься взрослым, постоянно ищешь путь к такому чувству, но вечно двигаешься не в том направлении. Чтобы его найти, нужно быть готовым ко всякой мерзости, нужно опуститься на дно жизни. Это чувство всегда обретается в самых странных местах.
Пьеро стало интересно, кем же была эта женщина-философ.
– Ты голоден? Хочешь, зайдем ко мне? Я приготовлю жаркое.
– Правда?
– Да, по рецепту моей бабушки.
– Хорошо. Я и в самом деле проголодался.
– Меня, кстати, зовут Коко. Можешь мне верить.
Они остановились у магазина, чтобы купить все необходимое для жаркого. Она вышла оттуда с луковицами и репой в бумажном пакете.
– Тебе этого хватит? – спросил Пьеро.
Ему никто никогда не делал домашнее жаркое по особому бабушкиному рецепту, но он знал, что для этого нужно больше разных продуктов, чем те, которые Коко наобум покидала в пакет.
– Не знаю. Хозяин действует мне на нервы. Он так в меня влюблен. Здесь все в меня влюблены. Но ты мне можешь верить. Хорошо?
– Хорошо, – с сомнением произнес Пьеро.
Он всегда настороженно относился к людям, твердившим, что им можно доверять. Люди, которым на самом деле можно доверять, полагают, что это их качество подразумевается как само собой разумеющееся и абсолютно нормальное. Почему же тогда она чувствует себя виноватой?
– Может, тебе хочется сходить со мной в кино?
– Не теперь. Пойдем ко мне и займемся жарким. Сейчас это самое важное.
Да, подумал Пьеро. По всем своим замашкам она вполне могла бы быть симпатичным казачком, засланным Макмагоном. А если он и в самом деле ее подослал, чтобы сломать ему жизнь? Будь что будет, пронеслось у него в голове. Он хотел, чтобы его жизнь была разрушена.
Войдя в невзрачную гостиницу под названием «Страсть», в вестибюле они остановились перед конторкой регистраторши. Сидевшая за стеклом старушка с голубыми волосами, одетая в мужское пальто, протянула в окошко Коко ключ на розовой ленточке. В комнату Коко пришлось подниматься по удивительно длинной лестнице. Пьеро не мог понять, как там умещалось столько лестничных пролетов. Снаружи здание не показалось ему высоким. На каждой лестничной площадке он был уверен, что они уже дошли до последнего этажа, но оказывалось, что есть еще более высокий уровень.
В одном из номеров, подумал он, должен был жить художник, потому что стены очередной лестничной клетки украшали написанные маслом картины. На всех был закат солнца, и перед каждой хотелось остановиться. На одной были нарисованы кучевые облака. На других небо было расцвечено яркими розовыми, желтыми и оранжевыми мазками.
– В этом здании очень много ступенек, – заметил Пьеро.
– Если б ты был стариком, ты бы отсюда уже никуда не выходил. Навечно бы остался на верхнем этаже.
Наконец они поднялись на последний этаж. Коко открыла дверь в свою комнату, и Пьеро вошел вслед за ней. Стены в помещении были голые, в центре комнаты стояла большая кровать с продавленным посредине матрасом. Коко положила бумажный пакет на столик в маленькой кухоньке, перекатилась через кровать, чтобы срезать путь к окну, и резким движением распахнула шторы.
В квартире здания по другую сторону проулка сидел сыщик. Он подвинул желтое кресло, обитое тканью с розовыми розами, поближе к окну. Из принадлежавшей его отцу сумки санитара со сломанной застежкой он достал фотоаппарат. Потом положил на радиатор экземпляр «Дэвида Копперфильда», на книге установил камеру и раздвинул зеленые занавески.
Пьеро стоял в изножье кровати, к нему подошла Коко. Они стояли практически нос к носу. Она повернулась и чуть склонила голову в кивке, как будто приглашала его помочь ей раздеться. Когда Пьеро расстегивал платье Коко на спине, бегунок молнии застрял, зацепившись за кружево комбинации. Высвобождать замок молнии пришлось довольно долго, при этом Коко настоятельно просила его делать это осторожно, чтобы не порвать ее лучшее платье.
– Парень, слушай, парень, ты там
