Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров
Аужекен промолчал, собрал бумаги опять в стопку, положил сверху медаль, быстро завернул в красный лоскут и отодвинул в сторонку.
Они еще некоторое время посидели, пытаясь вести беседу, однако разговор у двух глухих стариков не очень-то клеился, потому как каждый говорил о своем.
Когда немного распогодилось, Макан, наблюдавший за ними со стороны, поддерживая гостя под руку, проводил старика Кайсара до самого дома.
Вернувшись, он с ужасом обнаружил, что отец, стоя на коленях перед печкой, одну за другой бросает в огонь грамоты и похвальные листы, на протяжении долгих лет бережно хранимые им в качестве главной ценности. Бумага сгорела почти мгновенно, на раскаленных углях поблескивала металлом лишь покореженная огнем единственная медаль Аужекена.
— Отец, ты что натворил? — всполошился Макан.
Устремившись вперед, он схватил его в охапку. Усохшая, худая грудь Аужекена судорожно сотрясалась — отец беззвучно плакал.
Макан не понимал, что произошло, он только крепко прижал отца к груди, а тот, худой, плачущий, страдающий, больше напоминал ему в это мгновение маленького ребенка, осиротевшего и бесприютного...
* * *
Прямо у истока Мятного ключа совхоз этой осенью начал строительство керолиновой мойки-купальни для скота.
Начиная со следующей весны здесь намеревались купать перед стрижкой овец, однако, судя по распространившимся в последнее время разговорам, неизвестно, будет совхоз существовать в дальнейшем или не будет, его судьба вроде бы под большим вопросом. Хотя на сооружение купальни затратили уже приличные средства, стройку пришлось свернуть, ведь ее будущее тоже представлялось теперь сомнительным.
Недостроенная мойка не только принесла сплошные убытки совхозу, но и нанесла непоправимый вред окружающей природе. Особенно пострадал родник Жангали, который сначала сильно обмелел, а потом и вовсе оболотился.
В день первого ноябрьского снегопада бывший директор Мырзахмет утром, как обычно, бегал трусцой по окрестностям аула. Неподалеку от Мятного ключа бедняга поскользнулся и скатился прямиком в вырытый под купальню котлован. Упав, он поранил до крови висок, провалился по пояс в ледяную воду, откуда с трудом выбрался, и, мокрый, грязный, трясясь от холода, еле-еле доплелся домой.
Когда Злиха увидела, в каком ужасающем виде вернулся ее старик, в панике подняла крик, но потом, успокоившись, решила отблагодарить Всевышнего за благополучное спасение мужа, зарезала барашка и ближе к вечеру пригласила на жертвенную трапезу ровесников и друзей Мырзекена, соседей и знакомых. Поинтересоваться состоянием Мырзахмета пришел даже директор совхоза Тусипбеков — как-никак, у человека, который и сам когда-то был начальником, авторитет огромный...
Все бы хорошо, однако Нургали, приглашенный вместе с другими стариками, в душе был крайне огорчен тем, что к этому богоугодному дастархану Злиха позвала и Канапию, ставшего недавно охранником и теперь расхаживавшего по аулу с надутым от важности лицом. Сердце словно чуяло — быть неприятностям. Так и случилось: за столом между стариками снова произошла стычка...
Канапия сразу заметил, что Нургали сидит молчаливый и насупленный, будто у него кость в горле застряла, поэтому не преминул кинуть язвительную шутку:
— Байбише, что это с твоим стариком, жвачкой, что ли, подавился?
— У Нурекена весной и осенью обычно суставы ноют... ты и сам об этом наверняка знаешь, — ответила Бибиш. И тут же отвернулась, демонстрируя свое неодобрительное отношение к склочному характеру мукур-ского смутьяна.
Но Канапия и бровью не повел, бросив поочередно хитроватый взгляд на Нургали и Бибиш, он внезапно прыснул и сказал:
— Говорят, живешь кобчиком, а чувствуешь себя соколом...
— Эх, Канапия, тело твое с каждым днем жиреет, а вот душонка скудеет! — с огорчением заключил Нургали. Затем, обращаясь к директору, сидящему на почетном месте рядом с муллой Бектемиром, произнес: — Мои прадеды-казахи говорили: «Народ, у которого есть будущее, полон мечтаний; народ, которому суждено угаснуть, погрязает в склоках». Если верить этим словам, люди в Мукуре, очевидно, вырождаются...
Директор ничего не сказал, лишь смущенно опустил голову и потупил взор. Воспользовавшись его молчанием, в разговор снова встрял Канапия:
— И это до тебя только дошло?! Я уже давно... давным-давно это понял. А когда понял, наплевал на всю эту бестолковую и бесполезную жизнь...
— Сохрани Аллах, что он мелет?!
— Сорок лет живу с тобой рядом, а характера твоего так и не узнал, — заметил печально Нургали, поняв, что Канапию ничем не пронять.
— А я все нарочно делаю. Ради забавы... — расхохотался Канапия. — Если не будет время от времени склок и скандалов, то чем еще может привлечь эта скучная и блеклая жизнь? По крови ведь я не казах, может, поэтому мне и нравится сталкивать вас лбами, а потом, с высоты своего положения, с любопытством наблюдать, как вы ссоритесь и ругаетесь друг с другом.
— Упаси Аллах, да что несет этот пустомеля?
— Скрывал всю жизнь, таился, а теперь вот и сам признался, что чужак нам...
— Да я же просто растормошить вас хотел, породить обмен мнениями, Нуреке, — сказал Канапия и опять издевательски расхохотался.
— Говорят, в доме лицемерного муллы обнаружились свиные головы... Ты, Канапия, не «обмен мнениями» хотел породить, у тебя попросту душа черная, — оборвала его Бибиш.
Канапия впился в нее пристальным взглядом, точно хотел просверлить глазами. Язык у него чесался ляпнуть очередную колкость, но в этот момент директор совхоза кашлянул, привлекая всеобщее внимание, и иронично спросил:
— А куда подевались наши аксакалы, которые раньше всегда служили примером для младших? Неужели осталось лишь сожалеть, что и они канули в прошлое?
Сидящие за дастарханом старики растерянно затихли, не зная, что сказать в ответ на вопрос с таким явным подтекстом.
— Мед бы в твои уста, Тусипхан. Ты прав, дорогой... В стариках не осталось сегодня былого величия, а младшие забыли о почтении. То ли народ оскудел, то ли время людей доконало, во всяком случае, мы действительно погрязли в мышиной возне, измельчали сильно... — грустно изрек Бектемир, беспокойно заерзал и, приподняв брови, оглядел собравшихся сверстников.
— Да разве остались в этом ауле младшие?.. Молодые скопом бегут в город, презирают здешнюю жизнь, как куланы, которые брезгливо обходят грязные лужи. Все ищут счастья на стороне... Помимо десяти, от силы пятнадцати человек, все остальные — дряхлые старики, что на ногах
