Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

— Перестань, Акас, отчего совсем уж так киснуть?

— Моего оклада едва на еду хватает, да и тот вовремя не выдают. Ничего себе позволить не можешь — ни щегольнуть красивым костюмом, ни повеселиться от души... Ради дров, ради несчастного сена, чтобы просто выжить, унижаешься перед другими, зависишь во всем от аульного начальства, гнешься перед каждым встречным, словно раб какой-то...

— Брось, не надеется только шайтан, Акас...

— Вся жизнь коту под хвост! Сколько было в груди надежд и мечтаний, но все давным-давно сгинуло. Задыхаюсь я здесь, в этой глуши, страдаю, ведь так и не сумел достичь того, что хотел. И во всем виноват этот

чертов Мукур, да будь он проклят! — говорит в отчаянии Акдаулет, когда здорово напьется.

Он был в числе самых передовых, образцовых педагогов не только аула Мукур, но и всего Катонкарагайского района. Поэтому мрачная тень, которая так внезапно заволокла прежде светлую и безупречно чистую душу лучшего мукурского учителя, для его односельчан стала неразрешимой загадкой. Говорят, и стригунок порой встает на дыбы, но от родного косяка не отбивается. Вот и Акда улет — никуда он не денется, не бросит же, в самом деле, семью, детей, собственный дом, да и родной аул тоже...

Теплилась надежда, что учитель рано или поздно образумится, умерит себя по части спиртного и вернется к прежнему облику — учтивому и скромному.

* * *

Старик Амир простыл и уже несколько дней хворал, не вставая с постели, однако в то утро, когда выпал первый ноябрьский снег, ему полегчало. Он встал, вышел впервые на свежий воздух, но вскоре вернулся в дом и стал спешно собираться — решил наведаться на гребень холма, чтобы обновить и покрасить сделанный несколько лет назад собственными руками деревянный памятник.

Вчера вечером к Аужекену приехала погостить вместе с семьей его младшая дочь Канипа, которая живет сейчас в Усть-Каменогорске. Правда, ненадолго. Говорит, отпросилась с работы всего на пару дней, чтобы проведать отца с матерью.

Заметив, что старик куда-то собирается, Разия обиженно буркнула:

— Эй, контуженый, дочь твоя не каждый день из города приезжает... Не суетись, сиди-ка дома!

Аужекен не услышал, поэтому и бровью не повел... Разию это вконец разозлило, и она подняла крик:

— Лежал-лежал себе как свернувшийся кот, куда тебя теперь-то, в самую непогоду, из дому несет? Хочешь, чтобы кашель окончательно доконал?!

Только тут Аужекен обратил внимание, что жена кричит на него, и, сообразив, по какой причине, грустно сказал ей хриплым из-за пересохшего горла голосом:

— Ты, Разия, не ругай меня! Одного я прошу у Бога: чтобы не оставлял меня под присмотром невестки, а забрал к себе вперед тебя... Я уже давно к этому готов...

— Боже сохрани, сплюнь, скажи «бисмилля»!

— Сегодня во сне мне привиделись фронтовые друзья, видно, зовут к себе... Пойду-ка памятник покрашу...

Напуганная его словами, Разия больше не стала удерживать мужа.

Волоча мешок с кистью и банкой краски, Аужекен поднялся на вершину сопки и опешил, не найдя памятника на месте.

Веселившаяся внизу ватага аульных ребятишек заметила растерянно застывшего наверху, согнувшегося вопросительным знаком деда Амира и дружно бросилась к нему. Подбежав гурьбой, ребята, перебивая друг друга, засыпали старика новостями:

— Ата, памятник недавно бригадир трактором снес...

— Накинул на шею солдата аркан и одним рывком свалил его с помощью трактора...

— А потом толкнул, и солдат кубарем покатился вон в тот овраг...

Аужекен понимал трещавших наперебой пацанят через слово, тем не менее, суть случившегося уловил прекрасно. Покачал огорченно головой, вздохнул и, перебирая пальцами жидкую бороденку, погрузился в невеселые размышления.

— А когда выдернул, сказал: «Кому он нужен без руки и автомата — это же одно издевательство!»

— Бибиш-аже просила его не трогать, но бригадир не послушался...

Аужекен ласково потрепал мальчишек по чубчикам, а потом, тихонько ступая, спустился к оврагу. На его дне плашмя лежал грязный, изувеченный деревянный солдат, вырванный трактором вместе с корнями и скатившийся кубарем вниз. Кто-то вымазал ему лицо дегтем, а на груди нацарапал неприличные слова.

Домой от холма Аужекен вернулся опустошенным и удрученным, мрачно волоча все тот же мешок с кистью и банкой краски...

Услышав, что из города приехала Канипа, в дом Аужекена вечером того же дня, шаркая сапогами, приплелся Кайсар.

— Канипа, милая, будет возможность, вышли мне, пожалуйста, из города слуховой аппарат, — высказал он за чаем просьбу, с которой пришел к дочери Амира.

— Если найду, обязательно вышлю! — пообещала Канипа.

Кайсар смущенно и еле слышно спросил:

— Дать тебе денег?

— Не надо... потом отдадите.

Кайсар выставил вперед ухо, как бы давая понять, что не расслышал.

— Денег, говорю, не надо, — громче повторила Канипа.

— Пусть исполнятся все твои желания, милая! — пожелал Кайсар в явно повеселевшем настроении.

Аужекен тоже пребывал в хорошем расположении духа, довольный тем, что наведался сверстник и приобщился к их со старухой радости.

— Нынче я что-то частенько хвораю, — повернувшись к Кайсару, сказал он, когда дастархан был убран. — Чувствую, эту зиму я не переживу. Наверно, следующий день Победы вы будете праздновать уже без меня...

Глуховатый Кайсар не слышал слов Аужекена, но на всякий случай согласно кивал головой, то и дело понюхивая насыбай.

— Как бы там ни случилось, но лежит на душе камень — одна мечта, которую я лелеял в сердце, осталась неосуществленной, — продолжал откровенничать Аужекен. — Забыл я имя своего фронтового командира, замечательного человека, который погиб на войне... Гнетет меня это, а теперь так и придется с грехом на душе отойти в мир иной...

Кайсар снова одобрительно замахал головой.

Аужекен встал, подошел к стоявшему в углу сундуку, порылся, согнувшись над ним, и достал с самого дна завернутую в кусок красной материи стопку бумаг. Потом разложил на столе перед Кайсаром эти пожелтевшие от времени, истрепавшиеся по краям листы.

— Дружище, это же воинские бумаги, да? — подняв один из множества потрепанных листов, спросил Кайсар.

— Это грамоты, которыми меня отмечали на фронте, — объяснил Аужекен. — Эту, например, подписал лично Сталин... и этот похвальный лист тоже. Вот грамота, которую мне выдал командующий... эту тоже вручал он. А вот этой медалью меня наградили после боев за город Прагу...

Хотя слов Аужекена Кайсар не слышал, но, о чем говорит его сверстник, на этот раз он догадывался.