Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

— Переночуй здесь, — предложила Дорис. — Завтра я отвезу тебя. Мы сможем выехать рано утром.

Я посмотрел на Дорис и улыбнулся. Петер ответил за меня:

— Хорошая идея.

Впервые за этот день я громко рассмеялся.

— Ладно, договорились.

— Конечно, договорились. — Петер улыбнулся и повернулся к Дорис. — Liebe kind, окажи папе любезность — принеси шахматы.

Да, Кесслер на самом деле начал поправляться. Прежде чем вернулась медицинская сестра, я успел проиграть две партии. Она выгнала нас с Дорис, и мы отправились ужинать.

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД, 1936

1

Джонни взял письмо и с отвращением начал его читать. Он терпеть не мог читать такие письма.

Очередное сокращение зарплаты, на этот раз на десять процентов по всей компании. Третье по счету с 1932 года. Джонни сердито нажал кнопку вызова секретарши.

Джейн Андерсен молча остановилась перед его столом.

— Размножь и разошли в пятницу, — велел Эдж, протягивая письмо.

Она молча взяла письмо и вышла. Джонни повернулся на стуле и посмотрел в окно. Неужели Петер надеется, что такое письмо может чем-нибудь помочь?

Замораживание и тем более сокращение зарплаты никогда не было и не будет выходом из создавшегося положения. В пятницу, когда копии этого распоряжения лягут на столы всех сотрудников «Магнума», их лица вытянутся и станут более тревожными. Они начнут тихо обсуждать это решение между собой или вообще будут молчать. Каждый примется лихорадочно искать выход. Роптать в открытую отважатся очень и очень немногие — слишком большая безработица в стране. Они лишь с упреком будут смотреть на него при встрече. За все сокращения зарплаты, по их мнению, ответственность несут Петер и он, Джонни Эдж. Может, они и правы.

Сотрудники «Магнума» даже не догадывались, что Эдж и Кесслер уже три с половиной года не получают зарплаты, что Петер вложил почти три миллиона своих денег, чтобы киностудия не прогорела, то есть вложил почти все свои деньги.

И все же, несмотря на все это, возможно, они будут правы. Естественно, Эдж и Кесслер действовали не только из альтруистических побуждений, они не забывали и о себе. Несколько киностудий уже объявили о банкротстве, и Петер поклялся, что никогда не сделает этого.

«Кого им еще винить, если не нас с Петером?» — подумал Джонни. Конечно, ошибки, из-за которых «Магнум» оказался на пороге краха, совершили Петер и Джонни. Сам Джонни тоже внес свою лепту.

Пусть Кесслер не сразу принял звуковое кино, ну и что? Он сам допустил грубую ошибку в выборе способа звукозаписи. Джонни вспомнил, как настаивал на использовании дисков вместо пленки. Посмотрите на фонограф, говорил Эдж, он еще раз доказывает, что звук нужно записывать на диски. Но все оказалось наоборот.

Диски было трудно транспортировать, они оказались хрупкими, и, что самое главное, их было трудно совместить точно по времени с фильмом. Когда «Магнуму» пришлось переходить с дисков на пленку, замена оборудования обошлась еще в миллион.

С тех пор он держался подальше от производства. Петер здорово рассердился, но Джонни понимал, что у него были причины злиться. На его месте он бы разозлился еще сильнее. Петер заплатил за ошибку Джонни, и теперь он, а не Эдж, отвечал за производство.

Были и еще ошибки, но какой прок вспоминать их? Они только лишний раз доказали, что Петер и Джонни обычные люди, которым тоже свойственно ошибаться. Однако хуже всего дело обстояло с главной продукцией «Магнума» — с картинами.

На хорошие картины не могли повлиять никакие ошибки, но картины выходили плохими. Все оказалось просто. Петер так до конца и не разобрался, как использовать звук.

Он снял одну хорошую картину еще в тридцать первом, картину о войне. Она оказалась хорошей, потому что Кесслер вложил в нее все свои силы. Она явилась возвратом долга за ту давнюю картину о зверствах немцев во время мировой войны. После этого он уже пять лет не мог снять ничего стоящего.

Джонни казалось, что всему виной навязчивая мысль Петера о религиозной войне в кинобизнесе, об опасности, грозящей евреям. Джонни, естественно, не мог отвергать эту версию на все сто процентов. Съемки кино являлись очень творческим процессом, и ни один художник не мог выкладываться на всю катушку, если находился в состоянии напряжения.

Джонни закурил и вспомнил, как начиналось кино. Тогда оно являлось сравнительно простым делом, состоящим из производства картин и их продажи. Сейчас все сильно изменилось.

Сегодня продюсер должен одновременно являться и финансистом, и экономистом, и политиком, и артистом. Он  должен разбираться в бухгалтерских ведомостях так же хорошо, как в сценариях, разбираться в рынке, как в литературе. Он должен предвидеть моду на полгода-год вперед, потому что съемки зачастую занимали примерно столько времени.

Джонни повернулся к маленькому бюсту Петера Кесслера, стоящему на столе, и взял его. Может, ошибка Петера и заключалась в том, что он хотел одновременно быть и финансистом, и экономистом, и политиком, и художником, и всеми остальными. Он так и не научился перекладывать ряд обязанностей на плечи других. Он никому не доверял и пытался все сделать сам, причем действовал теми же самыми методами, что и четверть века назад.

Чтобы выжить в современном кино, необходимо обладать гибкостью, подумал Джонни. Петер привык руководить всем делом сам, а привычки, складывающиеся десятилетиями, ломать очень и очень трудно.

Эдж поставил статуэтку на стол. Множество фактов убеждало его в правоте. Например, отказ Петера сотрудничать с «Борден Пикчерс» после самоубийства Вилли. Кесслер упрямо твердил, что он не намерен работать с антисемитами, которые убили его друга.

Разрыв с «Борден Пикчерс» не только лишил «Магнум» многочисленных кинотеатров «Бордена», но и крупных привилегий в сбыте своей продукции. Не следовало забывать и то, что раньше они нередко обменивались режиссерами, актерами, операторами на взаимовыгодных условиях.

Дела стабильно ухудшались, но, если Петер Кесслер и раскаивался в поспешном отказе от сотрудничества с «Борден Пикчерс», он не показывал этого. И наконец его последний шаг, назначение Марка директором студии в Голливуде на время поездки Петера в Европу, оказался очень плохим и недальновидным.

Марк Кесслер вернулся из Европы в тридцать втором, и по замыслу Петера должен был облегчить работу отца. Но Марк считал, что на него возложена лишь одна обязанность — не дать зачахнуть ночным клубам Голливуда. Кесслера-младшего очень любили репортеры, потому что он всегда давал обильную пищу для статей. Для этого требовалось только подойти к его столу и послушать, что он говорит. Марк с удовольствием