В перспективе - Элизабет Джейн Говард

Он всегда знал; он в самом деле не слепой – а она думала, он злится на ее слепоту, и даже представить себе не могла, что когда-нибудь ему было не все равно.

Она молча, почти торжественно закивала, словно они пришли к некоему важному соглашению, и оставила его.

* * *

Вечером, везя на машине к Леггаттам их обеих, Араминта сказала:

– В самом деле, Тони, непременно постарайся не быть такой катастрофически грубой со мной при посторонних. То есть я сожалею, если досадила тебе сегодня утром, но тебе и вправду следует сдерживаться. – Она рассмеялась и добавила: – Это так неудобно!

Антония отозвалась:

– Извини.

– Ну вот, теперь ты дуешься, дорогая, что еще хуже.

– По-моему, нет.

– Ты ведь могла бы по крайней мере извиниться так, будто тебе не все равно!

Антония парировала:

– А мне все равно, абсолютно.

Внезапно ей показалось, что это решение, ответ – что ей нет дела ни до чего. Весь день она смирялась, испытывала смутное ощущение, что теперь обладает знаниями о людях и жизни, и держала эти знания на расстоянии, потому что считала их для себя не силой, а механизмом ужаса. А сейчас, в темноте, ощущая раздражение матери и обнаруживая, что оно ее не задевает, она слышала, как ее равнодушие распространяется и коченеет, медленно растекается повсюду, словно поток лавы с горы, сглаживая весь ужас, беспокойство и преданность, пока на виду не остается ничего. На эмоциональном уровне, размышляла она, это, наверное, все равно что лечь в снег и уснуть – так, будто и до этого тебе нет дела.

Машину продувало насквозь, было страшно холодно. Араминта после прерывистого сердитого вздоха притихла, приняв драматическое решение не проронить ни единого слова за всю дорогу до самого Робертсбриджа. Так они и ехали в ледяном зимнем молчании: Араминта от злости на Тони перешла к состоянию возбуждения, неизменно занимавшего ее мысли, Антония утвердилась в своей новообретенной всепоглощающей убежденности.

Они медленно объехали вокруг просторного газона перед домом Леггаттов, выбирая, где бы остановиться, и она вспомнила, как летом уезжала отсюда с вечеринки.

Из машины обе вышли молча. За стеклянными дверями викторианской веранды пахнущий теплом дом имел сходство с сердцевиной какого-то умопомрачительного цветка. За вторыми дверями рядом с гигантской дымящейся чашей с пуншем стоял Эдмунд Леггатт.

– Пейте! – жизнерадостно провозгласил он, ухитрившись произнести это слово тоном личного приветствия. – Никому не позволено и шагу дальше ступить, не согревшись прежде изнутри. Араминта, дорогая моя, какой у вас загадочный вид – закутана в меха чуть ли не по уши, холодная, таинственная и очень, очень обольстительная. – Он зачерпнул пунш серебряным половником, налил в маленький бокал зеленого стекла и вручил ей. – И Тони! Я же вижу, как вы прелестны под этой красной шалью. Пейте!

– Эдмунд, милый, как вкусно! Уилфрид страшно извиняется, что не смог выбраться.

– Уилфрид?.. – На миг Эдмунд озадачился, но тут же его лицо прояснилось. – Какая жалость! А вот и еще замерзшие скалы фьордов. Пейте! – И он завел все заново.

Антония быстро выпила свою порцию пунша, ее мать уже примкнула к компании – ей не понадобилось даже уходить наверх, чтобы снять пальто: какой-то юноша любезно отнес его. Пунш приятно обжигал, Антония сразу же согрелась. Казалось, она почти поплыла вверх по пологим ступеням в натопленную спальню, чтобы оставить там шаль. В комнате царил полумрак, который кое-где рассеивали тусклые лужицы света и их водянистые отражения в многочисленных зеркалах вдоль стен. Пахло фрезиями и пудрой, было безлюдно. Кто-то оставил бокал со своим едва отпитым пуншем на туалетном столике, от тонкой струйки пара запотело зеркало. Избавившись от пальто и шали, Антония присела к запотевшему зеркалу, выпила пунш и оглядела себя. Ее отражение было затуманенным и, даже когда она вытерла зеркало, не казалось таким же четким и решительным, как ее мысли: «Женщины неизменно озабочены внешним видом», – сказал ее отец, но теперь ее вообще ничто не заботило. Проверить, как следует ли застегнуто хитросплетение крючков на ее платье, зачесать волосы назад, чтобы их линия на лбу выглядела ровной, убедиться, что неявные смещающиеся тени на выступах ее лица не пятна, а всего лишь тени, – все это, полагала она, теперь не более чем привычка, ведь она проделывала все это в качестве ритуала, лишенного эмоциональной составляющей, и причины его были давно утрачены и забыты. Вот только, пожалуй, ее внешний вид не совсем сочетался с ее душевным состоянием: она не выглядела такой же старой, какой чувствовала себя, и вторая порция пунша лишь продолжала согревать ее, не усиливая ощущение тепла.

На верхней площадке лестницы она помедлила, глядя вниз на головы, руки и плечи гостей в толпе у подножия. Их голоса, их смех будто взлетали к невероятно высоким инкрустированным потолкам и застревали там – обратная гравитация, подумала она и начала спускаться по плавно изогнутой лестнице. На повороте она не сумела разглядеть издалека поверх всех голов – их было слишком много, до большого окна стоящих чуть ли не вплотную друг к другу людей, – то самое место, где летом видела Каррана. Теперь его там не было, его заменили безымянные гости, и она просто вздохнула с облегчением, убедившись, что его нет рядом: может, даже не с облегчением, а просто с безразличием, с чувством, что ей уже все равно.

На последней ступеньке кто-то взял ее за руку.

– Вы кого-то искали?

Она покачала головой.

– У вас ищущий взгляд.

Она взглянула на собеседника.

– Как будто вы чем-то обеспокоены.

– Быть этого не могло. Мне вообще ни до чего нет дела.

Спокойно глядя на него, она мысленно задавалась вопросом, с какой стати заговорила об этом, и они простояли молча некоторое время.

– Вы знаете кого-нибудь из присутствующих?

Она высвободила руку.

– Здесь моя мать.

– Полагаю, с ней вы не слишком хорошо знакомы.

– Достаточно, чтобы знать, что она останется здесь до самого конца.

– А вы хотите, чтобы конец случился уже сейчас?

Она едва заметно, инстинктивно дернула головой, словно в попытке бегства.

Он мягко произнес: «Это не конец: он вполне может оказаться началом» – и снова взял ее руку, как необходимый инструмент, без которого ни он, ни она не смогли бы сойти с лестницы.

Примечания

1

Сесил Дэй-Льюис (1904–1972) – поэт, писатель, переводчик. Сирил Коннолли (1903–1974) – литературный критик. Артур Кёстлер (1905–1983) – писатель и журналист. Лори Ли (1914–1997) – писатель и сценарист. Кеннет Тайнен (1927–1980) – театральный критик и писатель.

2