Обагренная кровью - Николай Иванович Ильинский

С наступлением сумерек они снова шли. В пути иногда, когда небо не было затянуто тучами, летчик указывал Виктору на ту или иную звезду. Теперь и звезды, казалось, чаще моргали, словно грустные глаза, которые туманили слезы. Миллиардами звезд небо с грустью взирало на затерянную в неподдающемся уму загадочном мирозданье голубую кроху, которую живущие на ней назвали Землей и теперь жестоко терзали взрывами тысяч снарядов и бомб, бессмысленно уничтожая и самих себя.

— Над нами, Витя, созвездие Лиры… Да ты подними голову! — требовал в минуты короткого отдыха Алексей. — И главная звезда этого интересного мира — голубая Вега… Видишь?… Там созвездие Кассиопеи, а самое красивое, драгоценное украшение нашего неба — это созвездие Ориона, но оно хорошо видно только в зимнее время… Под ним самое яркое светило неба, не считая нашего Солнца, — достопочтенный житель созвездия Большого пса — Сириус!..

— A-а, знаю, — оживился Виктор, — это та звезда, с появлением которой египтяне начинали полевые работы… Знаю, проходил древнюю историю… Тебе бы, Алексей Иванович, астрономом быть, — продолжал Виктор, смутно вспоминая уроки по астрономии в Нагорновской школе, предмет, который никто из учащихся не воспринимал серьезно, за исключением разве что Степки Харыбина.

— Я летчик, Витя, и потому с небом в дружбе живу, — улыбнулся Алексей в темноте, но Виктор точно угадал, что напарник его улыбается.

— Наш Степка тоже знал, где находится Полярная звезда, вот почему его в авиацию потянуло и он к вашему аэродрому прибился… А я только ковш знаю и Висожары…

— Стожары, а ковш — это Большая медведица…

Утром, когда солнце еще не пекло, а ласково грело и гладило лучами щеки и руки, беглецы лежали почти у самой обочины дороги, изуродованной глубокими, извилистыми колеями от гусениц танков и колес бронетранспортеров. Лиственный густой лес бежал, бежал откуда-то с севера и вдруг, упершись тупым носом в дорогу, остановился, и впереди открывалась плоская широкая ладонь почти двухметрового жирного чернозема, на котором уже желтели и отливались увяданьем зелени различные растения.

— По всему видать, богатые здесь были колхозы, — впивался глазами в даль Алексей, — не земля, а черное золото!.. Да не бывать тому, чтобы золото это попало в руки какого-нибудь немецкого бауера! — ударил он кулаком по траве и повторил: — Не бывать!..

Время от времени по дороге проезжали мотоциклисты, проползали, покачиваясь из стороны в сторону в колеях, словно корабли на волнах фантастически застывшего черного моря, тяжелые грузовые автомашины с солдатами и с прицепленными пушками, сердито рычали на ухабах бронетранспортеры.

— А у нас ни пулемета, ни автомата, ни гранат, — ругаясь, сплюнул в траву Алексей, — напугаешь ли их карабинами… Все равно что по воробьям из рогатки… Пристрелить фашиста можно, но что потом с ним делать? Автомат взять?… Нам бы транспортер взять, но как? Вот в чем закавыка!.. С винтовкой против танка не попрешь…

— Как-то непривычно убивать себе подобных, — тихо прошептал Виктор. — У меня из головы не выходит Антон, глаза его вижу, смотрят на меня жалобно так, мол, за что ты меня, а?

— А ты поплачь, — сердито предложил летчик. — Фашисты тоже люди и убивают, как ты говоришь, себе подобных… Но они не плачут, а фотографируются, улыбаясь, стоя над трупами… Я сам видел такие фотографии… Они такие карточки даже в свою Дойчланд домой женам и детишкам в письмах посылают, учитесь, мол, нашему ремеслу!.. А ты поплачь, поплачь… Антон твой помогал гитлеровцам совершать противоестественное — убивать людей… А ведь у них, у немцев, в отличие от нас, — стал рассуждать Алексей, — имеется альтернатива: убить меня или в плен взять, или вообще отпустить, тогда как у меня и у тебя такой возможности нет… Мы защищаемся, поэтому должны уничтожать нападающих… Немцы выполняют роль хищников, а хищников жалеть не надо, они жертву не пожалеют, сожрут, они крови жаждут!.. Когда вы меня вели, я думал: все, каюк, отлетался сокол!.. Хотя откровенно скажу, — с доброй улыбкой посмотрел он на Виктора, — теплилась во мне маленькая надежда на тебя… Не знаю, но что-то мне подсказывало… Чувствовал я, что меня кто-то спасет, может, даже ценою жизни, но спасет… Не веришь? — И сам Алексей почти не верил, он не знал о волнах раздумий Захара Тишкова, прошедшего через кровавые пытки фашистов и потом брошенного в застенок накануне казни: старик отдал свою жизнь за спасение мало ему знакомого летчика Привалова. — Вот какое дело, Виктор… А полицай есть полицай, предатель Родины, тифозная вошь, как сказал о таких негодяях пролетарский писатель… Проходил его в школе?

— Учил, — кивнул Виктор.

— А царапина у тебя до сих пор не зажила… Болит?

— Да, тогда в кустах оцарапался… И фуражку там потерял… Хотел поискать, да некогда было, боялся тебя из виду потерять…

— Гарун бежал быстрее лани, — улыбнулся Алексей.

— Лермонтов! — сказал Виктор. — И его проходили.

— Тише! — Алексей вдруг положил руку на плечо Виктора. — Слышишь?

Совсем близко раздался стрекот мотора, и вскоре на дороге показался мотоцикл с коляской, к которой был прикреплен ручной пулемет. Один солдат управлял мотоциклом, другой подпрыгивал на ухабах в коляске. Внезапно мотоцикл свернул к опушке леса и остановился. О чем-то оживленно разговаривая, солдаты, покинув мотоцикл, стали делать гимнастические упражнения. Видать, засиделись, руки и ноги отекли, шеи разболелись, головы не повернуть. Солдат невысокого роста, тот, что ехал в коляске, держась одной рукой за пулемет, а другой за специальные поручни, вдруг схватился за ширинку и, сгибаясь, под громкий хохот того, что вел мотоцикл, побежал в кусты с недвусмысленным намерением.

— Ну не сволочь он? — выругался тихо летчик. — Как у себя дома, где-нибудь в Германии… Побежал нашу землю гадить!.. Этого я ему не позволю… Ты лежи здесь, — не поворачивая голову, шепнул он Виктору, — и наблюдай за тем, что стоит у мотоцикла… Если что — не жалей гада… Я мигом, — и он не пополз, а как-то невероятным образом перекатился к другому кусту, где скрылся немец.

Виктор, держа на мушке солдата, который стал возиться с мотоциклом, не видел и не слышал, что происходило в соседних кустах, никакой возни, никакого стона — так тихо и быстро сделал свое дело Алексей. Побежавший солдат в лес по нужде не возвращался, что вызвало явное недовольство его напарника.

— Ганс! — позвал, выпрямившись, он. — Ганс!.. Дюрфаль?

С немецким языком у Виктора и в школе особой дружбы не было, но кое-что осталось в памяти. И теперь он с пятого на десятое улавливал смысл слов, произносимых водителем мотоцикла. Он понял, что речь шла о