Термитник 2 – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева
«Знаешь, Джон, – прервала вдруг молчание Катя, – а ведь мама у меня – гений! Это уже пятый мой папа…»
25. Чемодан без ручки
Любить – не баклуши бить. Это труд. И порою нелёгкий. Ведь нужно уметь полюбить не только его, но и его родственников, а они тебе неприятны. Школьных и студенческих друзей, а они тебе безразличны. Заклеймить деревенское детство у бабушки с отцовской стороны, которая кормила его одной картошкой и довела до рахита. Оттого у него и голова большая для такого худощавого тела. Посочувствовать его первым любовным потрясениям во втором или третьем классе школы. Возненавидеть вместе с ним девицу, бросившую его на третьем курсе университета. Скрывая отвращение, переварить историю потери мальчишеской невинности с подругой его матери, неопрятной дамой, вечно навеселе. Однажды она застала его в душе, дома никого не было, а у неё был ключ от их квартиры, потому что она помогала вечно занятой матери по хозяйству. И весь этот тягостный и по сути ненужный ей багаж, набитый раздражающей её информацией, она должна была тащить по жизни, как чемодан без ручки! Который и тяжело нести, и бросить жалко. Потому что взяла себе в труд его любить, голубоглазого болтуна, навязавшего ей в родню всю эту свору неприятных и незнакомых ей доселе людей. А в конце жизни, когда родственники почти все умерли, а друзья давно зажили своей отдельной жизнью и наконец-то оставили их в покое, как ни старалась, не смогла полюбить его внебрачных детей, которые как из-под земли выросли, стоило ему скоропостижно скончаться. Чемодан без ручки и так уже был перегружен, и она выронила его из рук. Но сама на ногах устояла. А любовь, длиною в целую жизнь, была безрадостная, но настоящая. По крайней мере, с её стороны.
26. Сибирские пельмени
А вот взять да и получить удовольствие от жизни! Но она всегда стеснялась любой удачи. Словно взаймы брала её по бедности. И при этом оглядывалась – не надо ли кому кусок повкуснее отрезать. Сегодня после внезапной агрессивной зимней грозы, под которую неожиданно попала по дороге домой из центра Лондона в свой пригород в Орпингтоне, захотелось ей согреться сердцем от хорошей еды. И прожарила она в тостере кусочек чёрного рижского хлеба с тмином, слегка смазала его майонезом и уложила горкой золотистые тушки, опять же, рижских шпрот. Открыла бутылочку молодого литовского белого пива. И начала радоваться. Радовалась ещё и тому, что недавно по дороге со станции оверграунда открылся небольшой польский Sklep с продуктами, знакомыми ей с детства. Так и было написано на пластмассовом ведёрке: огурцы квашеные бочковые. На русском! Порадовалась. И налила себе рассольника на индюшачьем бульоне. Гроза за окном утихла. Снега здесь и зимой не бывает. А вода быстро сливается в водостоки. И всё равно кот вернулся домой мокрый, вода стекала с боков. Скоро должен был вернуться и муж. В джипе крыша не протекает. Сухой придёт. И все же она приготовила ему джин с тоником и бросила туда кусок льда. Но время шло. Уже давно и второй кусочек льда растаял в стакане с джином, а Стивен не только не вернулся домой в своё обычное время, но и не позвонил.
Вот и вся радость, – подумала она, – ведь всё хорошее всегда наказуемо, словно бы для равновесия с чем-то неизбежно плохим. Телефон потерял или украли, – утешала она себя. Машину опять не там припарковал, забрали на штрафную стоянку. Поехал на такси выручать, а это не ближний свет, у чёрта на куличках. А без телефонного пинкода не смог, наверное, оплатить. Такое уже бывало. Так что паниковать не было смысла. И звонок в дверь подтвердил это. Значит, не просто телефон, а портмоне украли, с карточками и ключами. Опять замки придётся менять, подумала она, открывая дверь и ещё не зная, что её там ждёт.
«Извини, задержался. Пандемия помешала вовремя вылететь. Но я помню, что я тебе обещал тогда, в Новосибирске, когда ты сбежала от меня. Ну, теперь ты довольна? – сказал стоящий на пороге её бывший русский муж. – Ты же хотела этого, правда? Я всё сделал. Его никогда не найдут. Он больше нам не помешает. Ставь кипятиться воду. Наверняка у тебя в морозилке найдутся наши пельмени, которые твой Стив называл «белой гадостью». Я проголодался как зверь!»
27. Подворье
А этот маленький лучше всех танцевал, выше всех подпрыгивал, громче всех топотал подковками на сапожках. Его за этот бурный и неудержимый темперамент и держали в казачьем ансамбле, где почти все танцоры были статные и высокие парубки. Да и девушки хористки были ростом не с вершок. Казалось бы, что маленькому тут светит. Может он зря тут волчком на сцене вертится, ходуном ходит? Да и в гопаке казацком дольше и быстрее всех в присядку по сцене носится. Как невесомый!
А на авансцену, на поклоны после концерта, его не выпускали. Слишком разительным был контраст. Не хотели публику смешить. Типа: Пат и Паташон или Тарапунька и Штепсель, если кто помнил таких.
Обид за это он ни на кого не держал. Лёгкий был не только телом, но и нравом. И неожиданно для всех женился на первой красавице ансамбля певице Насте, почти на голову выше его. И что? Дети у них уродились один краше другого и быстро пошли в рост. Отца догнать не проблема, но сыновья, числом три, и мать переросли. Двое из них танцевали, а один запел. Танцоры рано выходят, если не на пенсию, то в тираж. И ударило в голову нашему маленькому уехать жить на родину, в терскую станицу. Там его брат старший жил, справлялся с огромным хозяйством, оставшимся от отца. Дети у них с Настей были уже взрослые, устроены неплохо – поют, танцуют. Родители им не нужны. А Настя на его беду всё ещё пела, хоть всё реже солировала. И ни в какую. Поехал один. Да и сгинул.
Маленький, ловкий, лёгкий как перо, он радостно летал по родному подворью, как по сцене, и не мог наглядеться на родню, не замечая, что брат с женой и сыны их, погодки, смотрят на него без родственной приязни, как на чужого. И вот в первый же вечер после казацкого
