Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

— Я вот думаю, почему никто в целом городе больше не заблудился и не нашел эту дырку в заборе, как ты? Почему те, кто живет на окрестных улицах, всего лишь за забором, ни разу там не появлялся? Ведь не появлялся?

Теперь он заставил ее задуматься.

— Не знаю…

«Более чем странно… — думал Мунк, стараясь обходить особенно многообещающие лужи, подернутые льдом. — Более чем странно. В таких местах обычно всякие пьяницы собираются, мальчишки окрестные — яблоки воровать, мародеры, за дровишками народ наведывается, парочки — подальше от глаз, и чего только не происходит. И милицейские патрули хорошо такие места знают. Наверняка же именно здесь милиция искала бы заявленных в розыск, а тут — целый год живет девочка, которую ищут — и ничего. Странно».

А вслух сказал:

— А как вы отапливались, откуда воду брали?

— Из колонки.

— Ты говорила, у вас лампа была керосиновая, а керосин откуда?

— Керосин на рынке мне мальчишка один наливал в бидон, в магазине керосина. И мясники там оставляли обрезки всякие, головы куриные, мы с Ханной chicken soup варили, вкусный.

— В «магазине керосина»? На каком это рынке?

— Да недалеко отсюда, вниз. Маленький такой рынок, колхозный, деревянный весь, с зелеными воротами. Недалеко от железной дороги. Бабки в платках, колхозники в сапогах. А почему вы спрашиваете?

— А название рынка не помнишь?

— Помню. Странное такое. Там прямо над входом вывеска круглая, зеленая. «Девицкий торг». Девиц, что ли, продавали? А керосиновая лавка как раз сразу налево от входа. А что?

Мунк ребенком этот рынок помнил, «Девицкий торг». С бабушкой ходили, она рядом от него жила. Там до революции женский монастырь стоял неподалеку. Бомба в войну оставила от рынка глубокую воронку, потом на этом месте, в шестидесятых, летний кинотеатр построили и парк вокруг разбили. Они с Норой смотрели в этом кинотеатре «Алешкину любовь».

— А Лариса Семеновна к вам приходила в подвал, видела, как ты там живешь?

— Нет, это я к ней в гости ходила. Купалась. Потом чай пили с пирожками, о книгах разговаривали. И еще она целые сумки мне с собой собирала — и еду, и одежду. И книги тоже. Она и Ханну звала, но Ханна из Садов ни ногой.

— А Лариса Семеновна, где она живет?

— А вам зачем?

Лушке не нравились эти вопросы.

— У нее есть семья, дети?

— Нет, одна живет, с кошкой.

Лушка резко остановилась и вперила в него все еще вспухшие от плача глаза, Мунк чуть не сбил ее с ног. Повернулась взъерошенным воробышком.

— Если вы меня обманете, доктор… Если в милицию пойдете… Если с Ларисой Семеновной что-нибудь случится…

Мунк резко остановился и отчеканил в ответ по-докторски:

— Давай сделаем так, Луша. Я возвращаюсь домой, ты идешь своей дорогой, и нашей встречи не было, договорились? Если ты мне не доверяешь, то незачем никуда идти. Если честно, я вообще не знаю, зачем ввязался в эту твою историю.

И подумал: «Хороший ребенок у них получился».

— Я доверяю. Доверяю. Простите меня, пожалуйста, — испуганно залопотала она.

Улица резко пошла под уклон, и они оказались на пустыре, где стоял ржавый экскаватор и валялось много другого ржавого лома меж бетонных остовов какого-то фундамента с обнажившимся скелетом арматуры, как бывает на заброшенных стройках, блестел тонкий лед озерца с вмерзшим, шепчущим под ветром камышом.

Ветер немного улегся, но все сильнее пахло близким снегом. Мунк поежился. Место, по которому они шли, вызывало в нем растущую тревогу. Сюда не доносились звуки города, и только белопенный след самолета и игрушечные коробки микрорайонов на другом берегу не давали забыть, что многонаселенный город существует. Тропка вела поверх подмерзшей грязи к трубе огромного диаметра.

Луша убыстрила шаг.

— Пройдем трубу, и там, сразу налево, будет тропка, потом булыжник, это значит, начинается улица Речная. Но напрямую нельзя. Тут лужа большущая, как озеро. Летом натекла и заболотилась. Если бы лед был толстый, еще ничего. Нам — во-о-он туда, где остатки крыши, под деревом, видите?

Она уверенно вытянула руку в Норином рукаве.

— Вижу. Почти пришли.

— Вы только осторожно, когда по улице пойдем. Там булыжники везде. Я уж тут ногу ломала.

— А дерево это, с именами, это далеко?

— Нет, не очень, я покажу.

Над рекой собирались черные тучи, беременные снегом.

Мунк заметил, что подмерзшая почва на пустыре перед болотцем взбаламучена автомобильными колесами нескольких машин. Свежие осколки стекла. Широкий след, будто мешок протащили по грязи.

Они подошли к трубе, похожей на темный узкий туннель.

Мунк ступил на железо и тут же упал, поскользнувшись на замерзшей на дне трубы воде.

— Говорю же, тут осторожно надо. Папка тут чуть не упал, а тогда и льда не было.

Луша подала ему маленькую, теплую руку, помогла подняться.

— Так он… папка твой… Ханну знал?

— Да, они поругались. Из-за меня. Он кричал, что милиции ее сдаст, если я домой не вернусь. Но не сдаст. Он неплохой на самом деле. Скорее бы его вертухаи отпустили. Без него мне тяжело с мамкой будет.

Голоса их отдавались эхом в трубе.

Наконец тоннель закончился, и они ступили на мерзлый песок.

Выйдя, Луша обернулась на Мунка и посмотрела глазами, в которых отразилось все недоумение мира.

— А где… где… всё?

Она оглядывалась, вытянув из взрослого чужого пальто тонкую шею.

— Куда все делось?

— Что «делось»?

— Да все! Все! Ничего же нет! Нет ничего же!

Он тоже не сразу понял, где они оказались.

Пейзаж изменился полностью. Холма с садами не было.

Они стояли на узкой полоске мерзлого песчаного берега в черно-сером мире снеговых туч и воды. Словно никакой холм с садами тут никогда и не предполагался. Вместо него — вода.

— Где же всё, а? Где же? Куда всё делось?! Мамка… Ханна?

Она побежала по песчаному берегу, срывая голос криком:

— Мамка! Ханна!

С размаху рухнула на мерзлый песок, шепча:

— Мамка… Ханна… Где же вы?

Мунк почувствовал на лбу мокрое и ледяное. И еще, и еще. Снег.

Девочка в Норином пальто сидела на песке и кричала от горя на фоне серой воды. И Мунк почему-то подумал, что Норе там, где она сейчас, тоже становится легче, что девочка облегчает криком и Норино запекшееся горе.

Мунк не мог уже теперь решить, что было наваждением: то, что холм с садами так бесследно исчез, или то, что до входа в тоннель он совершенно отчетливо существовал!

Из свинцовой воды торчал ржавый купол с покинутыми гнездами улетевших птиц. Над ним дрались во́роны.

— Вставай, Луша, простудишься. Пойдем.

На воду падали крупные медленные хлопья первого, позднего