Где дом и дым глубин и алый - Александра Васильевна Зайцева
Папа сказал, что сделает ремонт в подъезде, – на работе остались материалы, как раз хватит. Дни заняты, поэтому да, придётся по ночам. Пусть Марина не волнуется, он нормально спит. И не будет заниматься подъездом подолгу, так, час-два. Спешить-то некуда.
Марине эта идея не слишком понравилась, но зато папа повеселел, оживился. Загорелся новым проектом. Даже улыбался временами и с улыбкой же выслушивал Юлины жалобы: когда он скребёт шпателем, ей мерещится мышь за плинтусом. Кошмарная блохастая подвальная мышь. Невыносимо!
Остальных жильцов тоже раздражал беспорядок. Но ведь подъезд – это для всех, надо потерпеть. А папа особо не шумел. Раскопал на антресолях допотопный плеер и кассеты к нему, купил наушники. Слушал ностальгическое старьё тихонечко. Заваривал крепкий кофе. Был доволен и свеж. Правда, прошёл месяц, потом второй, а подъезд не слишком изменился. Кусочек шпатлёвки тут, полоска обоев там, свежая краска на площадке между этажами. И оттиски ладоней на ней. Может, папиных, а может, напакостил кто.
Так всё и осталось. До сих пор.
– Это нечестно, – сказала Лена непонятно кому. – Я ничего не разрушаю. Я не враг. Просто хочу знать, что не свихнулась. Вдруг это заразно. Или передаётся по наследству. Я просто хочу убедиться.
Нет ответа. А чего она ожидала? Наверное, что кто-то выйдет из темноты, заговорит. Местные жители постоянно оказываются за спиной, внезапно окликают, подкрадываются. Или Лене кажется… Только паранойи ей не хватало.
– Это нечестно, – повторила Лена. – Если не хочешь впускать, хотя бы выпусти.
Нет ответа.
– Ну что? Что тебе ещё надо?!
И тут протяжно заскрипело. Громко. Похоже кричит младенец или раненая кошка – долгое пронзительное страдание. Лена вздрогнула и повернулась на звук в тот момент, когда из темноты к её ногам упал тонкий белый луч. Скрип нарастал, луч расширился, превратился в полосу, а потом вспыхнул во всю мощь, ударил в глаза. И сразу всё пространство вокруг наполнилось визгливым собачьим лаем, который отскакивал от стен и множился эхом в гулком подъезде. Лена вскрикнула.
– Тихо, тихо ты! А ну тихо! Молчать! – перекрыл лай не менее визгливый женский голос. – Он не кусается, не бойся! Молчать, я сказала!
Свет бил женщине в спину, Лена смогла разглядеть только её квадратный силуэт. Рядом мельтешила маленькая лохматая тень. Собачонка. Одной рукой женщина подтягивала её к себе за поводок, другой придерживала дверь.
– Ты идёшь? Нет? – раздражённо крикнула она Лене. – Пружина тугая.
– Иду. Спасибо, уже иду, не закрывайте!
Лена проскользнула мимо женщины и голосистого собачьего исчадия, выскочила во двор дома с арками и услышала, как позади хлопнуло. Оглушительно.
– Я села не в тот автобус. Нет, автобус был тот, нужный номер, но я хочу сказать, что он был не тот в смысле удачи. Есть же выражение «не мой день», да? А то был не мой автобус. Но я тогда не знала, думала, что, наоборот, очень повезло…
Лена нерешительно мялась на галерее. Вроде правильно пришла и кухонное окошко как у тёти Рузы, но мало ли. Голос чужой, бубнит и бубнит. А Лена сейчас войдёт и неизвестно где окажется. Нет, она не заплутала в галереях, но дому ничего не стоит снова обмануть.
– …думала, городской стану, модницей, красавицей, пылесос куплю. Машину стиральную. Только здесь для машины напора нет, но я ж не знала. Да и кто не хочет замуж. Все хотят… ну то есть я не про это. Я про чужую жизнь, когда не свою жизнь живёшь, понимаете? Бестолковую и не с тем человеком, но поздно что-то менять. Он же не отпускает. То есть я имею в виду…
– Вот чёрный перец. Этот молотый, этот горошком, – отрывисто сказала тётя Руза. В её тоне явно слышалось «бери и проваливай».
– Да, спасибо, горошек у меня есть, его не надо. Спасибо, Рузанночка, выручила. Ну я тогда побегу. Отца пора со двора вести. Я же и отца сюда забрала, как он стал совсем плохой. Из села. Лучше бы мне туда, но кто-то должен сохранять. А отец проклинает теперь. Он совсем не разговаривает, сидит только, смотрит на ворота, но я-то чую. Потому что нет тут ничего его. Старикам трудно. Когда из Румынии перебирались, он же дитём был, а сейчас под сто лет, не до разъездов.
– Так вы румынка? Ничего себе! – ахнула Марина.
– Нет, нет, что вы! Русские мы. Липоване.
– Кто?
– Конечно, вы не знаете. Вы ведь не из наших. В гости сюда или насовсем останетесь? Рузанночка рада, наверное, а то всё одна, а вы с детками…
– Кстати, о детках, – вклинилась тётя Руза, – девчонка твоя где?
– Лена? Так она разве… Диник! Диник, куда Лена пошла? – встревожилась Марина.
Лена вздохнула и сказала в открытую форточку, что здесь она, на галерее, воздухом дышит. Ужинать? Ладно, хорошо, сейчас придёт ужинать.
Соседку звали Тасей, была она с виду одного возраста с тётей Рузой, такой же налитой, но не чёрной, а белой. Не женщина, а ком дрожжевого теста. Круглое лицо, светлые глаза, светлые волосы собраны в неопрятный узел на макушке – кукулька, так она это назвала. Светлая-бесцветная.
Лена глотала куриный суп, а Тася вещала про липован. Про церковный раскол, который случился ужас как давно, при царе Алексее ещё. Про каких-то святых старцев, про гонения на них и бегство в другие страны. Например, в Румынию. Там липоване верили в Бога по-своему, жили тихо и закрыто, спокойно, сохраняли свой уклад и не смешивались с иноверцами. А после войны с Гитлером решили вернуться на родину. Ну как на родину? Куда позволили – на самую её окраину, куда потом допустили и опальных калмыков. Про них Олядык со второго этажа лучше расскажет. Он, правда, затворник, то есть я хотела сказать, необщительный, но если хотите…
Это было бы увлекательно, если бы Тася не зудела нудным голосом. Диник слушать не стал, рисовал в комнате, Лена больше думала о своём, Руза нетерпеливо поглядывала на замызганные настенные часы, и только Марина кивала и подливала Тасе чаю.
– Вот такие мы люди – липоване. Теперь здесь. Нам привычно сохранять. Я, кто-то из детей останется, и потом кто-то, наверное. Как Рузанночка. Да, верно ведь?
– Тебе отца забирать пора, темнеет уже, – напомнила тётя Руза.
– Ох, заболтали вы меня, девочки, – спохватилась Тася. Засуетилась, опять благодарила за перец, за чай, повторяла, как рада знакомству. А Лена вдруг спросила:
– Что видно из
