Улыбнись навсегда (сборник) - Юрий Иосифович Малецкий

убивать, тот я как заведенный все тащил граблями кучу листьев на себя и вбок, на себя и вбок, на себя и вбок, и думал — если добросовестно делать свое дело и убрать дорожку до листика, то они будут стрелять не по правде, потому что это сон, где стреляют не из АКМ, а из ненастоящих киношных «шмайсов», ненастоящими мягкими пулями, которые шмякаются о твою грудь и рассыпаются, как снежки, плюхаясь на падшие кленовые листы, шмякаются и рассыпаются, но лучше проснуться, потому что кавказцы — настоящие и привели, чтобы убить, и вот сейчас, сейчас одна из этих пуль окажется живой и настоящей. Если ты не проснешься. Потому что это только сон. Но если ты не проснешься — дождешься: убьют во сне. На всю жизнь. Или отправят опять на принудработы сюда, не глядя на предписание врача, конечно, в Германии это может быть только во сне, но когда проснешься, это вечное возвращение на кладбище, это колесо выкатится из сна и продолжится наяву.

Понимая даже во сне, что бороться за жизнь надо не с убийцами, — невозможность этого была ясна, словно обговорена заранее, — а со сном, я и боролся с ним, пытаясь оттолкнуть и сбросить с себя, но он навалился, он тяжелый, сон-волкодав, и если бы мне не помогли, то вот сейчас меня, вот сейчас меня, я услышал откуда-то знакомую фразу: «Как, Вы еще не видели ствола вблизи? таки он неплохо выглядит», — и я увидел ствол вблизи, нет, увидел его предвестие, капсулированное в металлически-масляный, вороненый запах, увидел запах и понял: все.

И проснулся. Я ехал на перекладных из Тифлиса. Я приближался к месту моего назначения. Автобус подходил к Щелковскому автовокзалу. И тут уж я напрягся как следует, чтобы проснуться по-настоящему. Нет, еще Париж. По-прежнему, как и вчера. Странно, но факт. В окно отеля торчала треклятая красная мельница. Все на своем месте. Париж. Бульвар де Клиши. Моросило. Соседи еще спали. На спинах, как мертвые. Упокоенная старость. Немного „Охотничьей», сало, Париж. Что еще надо? Я проснулся за десять минут до договоренной побудки по будильнику. 7.20. Ни об одном глазу, в погроме полутора бессонных ночей, с разбитыми членами и хмурой душой, но с 10-ю минутами форы пребывания в душе! Прибавим еще 5–7 моих законных… А — ах. Горячий. У-уй. Холодный. Ф-фф. Распускаюсь, медленно, но верно. Я бутон. Уже наполовину работает правое полушарие. Уже отходит от немоты правая икра. Приходят в движение голеностопные суставы. Между безымянным и мизинцем левой ступни стерто до крови, но это обычная история. Там всегда. Не повод обращать внимание. Присохло за ночь, и ладно. Впереди Версаль и Лувр. Там опять откроется, но это уж до дома, в автобусе по дороге домой присохнет. 10 часов сидеть спокойно. Не хочется выходить из-под душа. Пусть подождут. Имей совесть. Спасибо за совет. Посоветуй еще, где ее взять, если ее нет. Но действовать придется, как будто она есть. Выходим по одному. Я и есть один. Доброе утро. Извините, что задержал. Да нет, мы понимаем, вы ж устали больше нас, вы на работе, а мы на отдыхе. И правда приятные мужики. Люди. Но много их на один душ.

Континентальный завтрак. Багет, круассан, масло, джем, кофе. Сок дадут или как в прошлый раз — втихаря зажмут: все равно русские не поймут, а поймут, так не объяснятся? Дали. Разбавленный, зато холодненький. Все могу сыскать, например, лучшее. Всегда можно отыскать лучшее. Можно — значит, нужно. Вот скоты, накрыли, поставили приборы. Обслуживают. Значит, нальют только стакан сока. Лучше, когда самообслуживание. Тоже не шведский стол, но хоть разбавленного сока можно самому брать и брать. Как же они нас. Нет, не так. Как же мы для них существуем — не как на самом деле. Как в учебнике немецкого на шпрахкурсах: Дунай — самая длинная река в Европе. Но, госпожа Райтмайер, самая длинная река в Европе — это Волга. Да, но Волга течет в России. Ну и что же? Как что? Ведь Россия — не Европа. Характерно: то, что ты русский, никого не колышет. Еще один живой человек-как-человек, устроился себе и живешь. Каждый в отдельности русский, турок, перс, румын — чего о них говорить. Здесь выучили бытовому интернационализму так давно, что люди, которым до 60–70, и не помнят, когда было по-другому и как бывает по-другому. Но вот русские как «русские», но вот Россия-страна… Реклама. Бутылка замороженной немецкой водки «Пушкин» вылетает на телезрителя изо льдов айсберга, по которому бродит белый медведь. Надпись: «Водка 'Пушкин'. Медведь в человеке». Водителю автобуса — по дороге мимо Реймса, столицы шампанских вин: «А водку 'Пушкин' знаешь? «Да! Медведь в человеке». «А Пушкин-то — не медведь, знаешь?». «Да? А кто?». «Великий поэт. Дихтер. Как у вас Гете». «Bay!». А тот, тринадцатилетний турок, или нет, все-таки итальянец? выше этажом, мне — в лифте: «Вы немец?» «Нет, я из Москвы».»?..». «Москва — это столица России».»?..» «Это более чем десятимиллионный город». «Bay!!». Конечно, надо учесть, кто в нашем доме живет. Но в нашем доме в Москве тоже жила всякая публика, однако же любой Витек знал не только, что «Ланден из э кэпитэл оф зэ Грэйт Бритн», но и что Стамбул находится в Турции, а итальянская мафия происходит из Сицилии, которая является частью Италии. А мой приходит из гимназии: сегодня нам объяснили, почему Россия — типа страна третьего мира. Во-первых, там очень много бедных и мало цивилизации. А во-вторых, низкий уровень образования и плохая квалификация. Так ты же сам говорил — в вашей гимназии каждый пятый русский. И в основном русские сильнее других в математике и физике, и в английском. Да, это так. И кругом русские программисты. Ну. Так они что, этого в упор не видят? Выходит, не видят. Они не понимают, что цивилизации может быть мало, а квалификации — навалом? Ну, этого-то уж они точно не понимают. Но ты-то хоть понимаешь? Не-а.

Не понимают — их дело. Поймут еще, да поздно будет. Когда я поведу свою гвардию на Версаль. Дворец будет взят! Я, иллегальный бродяга, не знающий толком ни одного европейского языка, но все равно последний европеец среди всех постевропейских варваров — итальянцев, французов, немцев, почему-то решивших, что они у себя дома, — я возьму его, как в сентябре 1789 его взяли рыночные торговки зеленью. Толпа переколола вилами и дрекольем верных до конца швейцарских гвардейцев и увезла короля и королеву