Плач умирающих звёзд - Стейс Крамер
* * *
– Проходите, располагайтесь, – ворковал Митя, провожая графиню к накрытому столу. По его широкому румяному лицу расплылась добродушная улыбка.
– Ох, я млею! Когда мужчина вкусно готовит – это просто фантастика!
– Вы рано хвалите меня, Болеслава Гордеевна. Вы же еще ничего не попробовали.
– А я уже одним ароматом насытилась всласть.
Искра тоже была тут, села рядом с Элеттрой.
– Как много незнакомых блюд! – восторженно шепнула Кинг ей на ушко. – С чего же начать?
– Советую это.
Митя каждому подготовил индивидуальный мини-сет из шести блюд: щавелевый суп, заливной карп, сельдь под шубой, котлеты из жареных телячьих ребер на подушке из картофельного пюре, кулебяка с капустой и холодец. Искра предложила Элеттре последнее.
– Как это называется? Выглядит… загадочно.
– Холодец.
– Хала… диец? – коряво повторила Элеттра.
– Это желе с разными частями тела свиньи.
– Э-э… Боюсь, мой желудок недостаточно авантюрен для таких кулинарных изысков.
– Что ж, приступим, – сказала довольная миссис Монтемайор.
– Всем приятного аппетита! – произнес Митя трепещущим голосом.
Было очень вкусно. Так вкусно, что никто даже не прерывался на обязательный разговор за ужином. Хотелось только медленно, тщательно жевать, чтобы подольше насладиться вкусом, и причмокивать от удовольствия.
Элеттра мгновенно влюбилась в русскую кухню. Щавелевый суп, с его нежной кислинкой, приятно удивил, словно весенний ветерок коснулся ее рецепторов. Кулебяка стала настоящим откровением. Эл, никогда прежде не пробовавшая ничего подобного, была поражена сложным сочетанием вкусов: мягкое тесто, сочная начинка, приправленная душистыми травами… Но самым сильным потрясением стал холодец! Первоначальное отвращение постепенно сменилось любопытством. Элеттра положила в рот маленький кусочек. Неожиданно она ощутила взрыв вкусов: насыщенный мясной бульон, пикантный чеснок, специи… Графиня посоветовала ей добавить немного горчички. Эл так и поступила. Всё! Родилась любовь, которую уже никогда не вытравить чопорной элегантностью английской кухни!
В целом, застолье прошло душевно. Все были сыты, колоссально впечатлены. Всем было хорошо… До того момента, когда случилось непредвиденное.
Митя ни с того ни с сего стал сильно кашлять.
– Митя, вы подавились? – забеспокоилась Болеслава Гордеевна.
– Черт знает что такое, – прохрипел он через жуткий, непрекращающийся кашель. Кашель бил его, как жестокий палач, каждым приступом вырывая из груди болезненные, придушенные звуки. Тело вдруг согнулось пополам в тщетной попытке облегчить страдания. На коже проступили алые прожилки, будто трещины на старой вазе.
– Искра, налей воды человеку. Элеттра, постучи по спине! – скомандовала графиня в страшной панике.
Элеттра бросилась к Мите. И только хотела дотронуться до него, как тот громко рухнул на пол. Свалила его внезапная потеря телесной тяжести. Найда, что все это время лежала под столом, тут же выскочила, начала осатанело лаять. Как будто прогоняла что-то зловещее, проникшее из иного, полновластного мира.
– Что такое… что такое?! – шептал Митя, обращая беспомощный, жалостный взгляд на всех, кто его окружил.
– Девочки, нужен врач! Все слишком серьезно! – завопила миссис Монтемайор.
– Господи, я сейчас! – крикнула Элеттра и побежала за телефоном.
– Митя! Митя, вы еще с нами? Ответьте!
Митя больше не мог говорить. Он извивался на полу, словно червь, попавший в кипяток. Судороги сотрясали его тело. Казалось, что его внутренности разрываются на части, а кости ломаются под невидимым прессом. Митя хрипел и стонал, хотел что-то сказать, но слова не складывались в членораздельные звуки, только в животный вой, способный заморозить кровь в жилах. Он не видел теперь ничего, кроме багровых вспышек перед глазами, не слышал ничего, кроме собственного предсмертного хрипа. Каждая клетка его тела кричала о помощи, но помощи не было…
Все суетились вокруг него, даже Найда. И только Искра просто стояла рядом и смотрела на эту ожесточенную схватку жизни со смертью, где жизнь явно проигрывала.
Единственным подарком смерти для Мити стало то, что она позволила ему в последний раз посмотреть на мир, что он вот-вот покинет навсегда, ясным, осмысленным взглядом. Митя направил глаза на Искру. Та спокойным и неподвижным взором встретила его взгляд. Они всё поняли друг о друге.
…«ЭТО Я ИСТИННЫЙ ЗЛОДЕЙ. Я! От меня надо бежать и прятаться…» – думала Искра, неподвижно сидя на кровати и пустым взглядом уставясь на картину, что висела на стене напротив. Тихий пруд, окруженный плакучими ивами. Обычно Искра не обращала внимания на этот пейзаж, но сегодня ее взгляд зацепился за что-то неуловимое. Она продолжала смотреть, не моргая, пока не поняла, что именно украло ее внимание. Картина висела чуть-чуть неровно, на какие-то доли градуса отклоняясь от горизонтали. Обычный человек, вероятно, не заметил бы этого, но Искра обладала обостренным чувством деталей.
Одно воспоминание иглой вошло в голову:
– Ты куда яд дела? – спросил ее Митя по телефону.
– Спрятала. За картиной, в своей комнате. Я не знаю, что с ним делать теперь.
– Пусть он в твоем тайнике и будет пока. Он еще пригодится. Мы с тобой не закончили, ты поняла меня?
Жизнь Искры после того давнишнего разговора была обогащена разнообразными событиями, прекрасными, опасными, смешными, тяжелыми и вместе с тем незабываемыми, потому что рядом с ней были ее подруги и Дани. Эти события вытеснили из памяти тот вселяющий ужас секрет, что ждал своего часа под картиной.
Искра медленно подошла к стене, сняла полотно и отложила его в сторону. Пузырька с ядом не было.
* * *
Когда Митя называл себя трусом, он действительно считал себя таковым. Пока он добирался до Уортшира, безостановочно глубокую думу думал, перетрясся весь, сам себя изожрал. Митя понимал, зачем он едет, что хочет сделать, что получит за это, но… страх был силен. Убить человека руками другого человека – легко, а вот самому это сделать – тут уж не все так просто. «Митька, Митька! Ты ли это? Неужели тебя мать родила для того, чтобы ты стал убийцей?! Митька!» И он смеялся, нервно смеялся над собой до жжения в груди.
Но стоило Митьке приблизиться к воротам поместья, стоило ему воочию увидеть весь размах его будущей зажиточной жизни… Страха как не бывало! «Будет Митька гореть в аду беспременно, но зато успеет пожить в таких графских угодьях! И в раю побываю, и в аду. Все это уже мое! Мое!»
Прав был Митя еще и в том, что называл свое состояние, толкнувшее
